Выбрать главу

— Пользуясь возложенными на меня полномочиями… — прошептал Кантен.

— Ты колючий, — сказала Мари отцу. — Это здорово. Как каштан, а внутри он мягкий.

К ним подошла директриса в тяжелых туфлях на низком каблуке:

— Не забудьте, поезд отходит еще до обеда. Времени почти не осталось.

— Да-да, — сказал Фуке и поискал глазами Альбера.

Кантен что-то говорил Сюзанне — уверенно, спокойно; она отвечала ему в тон — не упрекая и не причитая. О чем они разговаривали? О чем-то таком, что становится понятным только к старости? Фуке взял Мари за руку и подвел поближе к Кантенам — пусть и ей достанется глоток семейного уюта.

— Я тоже еду, — сказал Кантен. — Идем вместе. Как-нибудь доберусь до Бланжи.

Фуке вопросительно посмотрел на Сюзанну, та в ответ еле заметно пожала плечами — это не ее дело. Однако она проводила их до ворот и долго смотрела вслед, пока все трое не скрылись в поредевшем тумане. Альбер взял Мари за вторую руку.

«Не могу же я отобрать у него этих детей», — подумала она, возвращаясь в дом.

Двое взрослых мужчин с преувеличенной осторожностью вели девочку за руки, выглядело это довольно нелепо, и она вскоре освободилась и побежала впереди.

— Три поколения должны приспособиться друг к другу, — сказал Кантен, глаза его увлажнились. — А бывает, что уже и поздно. Вечером я сам стану сыном и увижу все другими глазами.

Фуке промолчал. По противоположному тротуару шли под ручку две девушки с улицы Гратпен, они направлялись к церкви. Появление Фуке с чемоданом оставило их равнодушными, они только обернулись разок-другой.

— Ты их знаешь? — спросил Кантен.

— Нет. Просто воскресные девушки.

Такие утешительные воскресные девушки найдутся в любом городе, в любой точке мира, они вас расшевелят, не дадут пасть духом и увянуть — словом, восстановят душевное равновесие; а может, мы сами их придумываем.

Кантен довел Фуке с Мари до вокзала, поднялся в вагон и усадил их в купе. Поезд тронулся, но он остался с ними.

— Альбер, это же не твой поезд!

— Какая разница!

— А билет?

— Обойдусь.

— Это на тебя не похоже.

— Ты меня плохо знаешь.

Мари этот здоровенный дядька, который как-то странно на нее смотрел, не очень нравился. Она смущенно забилась в угол и почти не отвечала на заботливые расспросы отца. Фуке же было неловко за то, что он начинает испытывать к старшему другу ту нетерпеливую досаду, которую раньше читал в глазах своих ночных собутыльников, когда наступало время расходиться по домам. Сегодня неприкаянным был этот огромный, крепкий, как дуб, человек, который трогательно старался им услужить. Поэтому все почувствовали облегчение, когда на подъезде к Лизье он встал:

— Пересяду тут на амьенский поезд. Правда, он будет еще не скоро. Но ничего, успею повидаться со старыми знакомыми. Приятного праздника, ребятки! А я поиграю в привидение, настоящее, живое, не какой-нибудь дух бесплотный.

В коридорной толкучке они потеряли его из виду. Но перед самым отходом поезда увидели снова. Он стоял на перроне под часами и смотрел прямо на них, грузный, неподвижный, в рубашке с расстегнутым по-крестьянски воротом, сцепив за спиной руки в темных пятнах. Вагоны дернулись, покатились, и тогда он вдруг побежал рядом с их окном, крича:

— Ты вернешься, ты еще вернешься, да?

— А ты? — только и смог выговорить Фуке, в горле у него стоял ком.

— Я вернусь, брат, вернусь!

Пассажиры с умилением смотрели на отца с дочкой, а Фуке чувствовал, что не заслуживает доброго отношения. «Странный у тебя друг», — сказала Мари с оттенком презрения, и ему стало неприятно. Он подумал о Кантене: в Бланжи он будет, как когда-то, болтаться по вокзалу и приставать к каждому встречному, точно паяц, развлекающий публику старым номером. День поминовения мертвых — самое подходящее время. Поиграем в привидение…

— Я вижу, ты носишь свитер, который я тебе прислал, — сказал он с плохо скрытой горечью.

— Да, каждый день, — не моргнув глазом, ответила Мари.

Первый обман, причина которого ему непонятна, сколько еще их впереди? Прошел только час, а он уже был на пределе. Но Мари, с безошибочным чутьем ребенка, умеющего найти слабую струнку, притворилась крохотной девочкой и, прижимаясь к отцу, попросила: