Уже сейчас было очевидно, что, учитывая ее ресурсы, Конфедерация слишком велика, чтобы защищать ее во всех точках - только ее береговая линия протянулась почти на 3000 миль, от Потомака до устья Рио-Гранде, а ее граница простиралась еще дальше, включая одиннадцать штатов и спорные территории Аризоны, Нью-Мексико, Миссури и Кентукки, а также длинные участки крупнейших речных систем страны. Ли лучше многих знал суровую максиму Фридриха Великого: "Тот, кто пытается защищать все, не защищает ничего". Люди хотели, чтобы Ли как можно скорее напал на Север и попытался одержать единственную, решающую победу на поле боя, достаточно крупную, чтобы разрушить самоуверенность северян и подтвердить независимость Юга в глазах всего мира. С другой стороны, как профессиональный офицер, служивший под началом генерала Уинфилда Скотта в Мексике, Ли знал, что Конфедерация не готова к наступлению. Югу не хватало людей, оружия, лошадей и мулов, а главное - хорошо обученной, эффективной командной и логистической структуры. О проблемах Ли свидетельствует тот факт, что прошло много недель, прежде чем он смог импровизировать какую-либо форму для себя - только в конце года он впервые появился в серой форме Конфедерации с головным убором, который стал его фирменным знаком - серебристо-серой, скромной широкополой шляпой. Создание настоящей армии заняло бы больше времени.
С самого начала Ли страдал от энтузиастов, веривших, что войну можно выиграть за тридцать дней или, в худшем случае, за девяносто, и что некое сочетание рвения, мужества, духа и воспитания южан одержит верх над силами "жадных до денег янки". Кроме того, на него наседали легионы провидцев, у каждого из которых был свой план, как выиграть войну одним махом. Внушительное достоинство Ли и его дистанционная вежливость служили своего рода естественным защитным барьером между ним и подобными людьми до тех пор, пока он не сформировал верный штаб, главной обязанностью которого было оградить его от стольких помех, сколько они могли.
Ли отвели небольшой кабинет в "Виргинском механическом институте на углу Девятой и Франклин-стрит", * , который вскоре был расширен, пока не заполнил все здание. Он едва успел устроиться, как прибыли четыре члена Виргинского конвента, чтобы сопроводить его в Капитолий для подтверждения его нового поручения.
Если Ли что-то и не любил так же сильно, как Грант, так это официальные церемонии, на которых ему приходилось выступать, но он выдержал это испытание со свойственным ему изяществом. Когда он прибыл, съезд заседал за закрытыми дверями, и ему пришлось несколько минут подождать в ротонде, спроектированной Томасом Джефферсоном. В ее центре возвышается мраморная фигура Вашингтона в натуральную величину работы Жана-Антуана Гудона, одетый в простой мундир, опирающийся рукой на fasces, или пучок прутьев, римский символ политической власти, с плугом за спиной, подчеркивающим его роли генерала, президента и фермера-джентльмена. Один из сопровождавших Ли лиц, наблюдая за тем, как он созерцает Вашингтон, услышал, как он, как ни странно, сказал: "Надеюсь, мы в последний раз слышали о сецессии". Имел ли он в виду, что теперь, когда Виргиния отделилась, настало время подумать об обороне, или же он снова, теперь уже слишком поздно, размышлял о своей неприязни к самой идее отделения? Может быть, он думал о том, как трудно было бы объяснить своему кумиру Джорджу Вашингтону, что его собственный штат отделился от Союза, за создание которого отцы-основатели так долго и упорно боролись и который просуществовал всего восемьдесят четыре года, прежде чем распасться в гражданской войне?
Наконец двери открылись, его ввели в переполненный зал, и "съезд встал, чтобы принять его". Он стоял в нескольких шагах от входа, в центральном проходе зала, пока вкус девятнадцатого века к пышным ораторским выступлениям шел своим чередом.
В отличие от него, его ответ, хотя и любезный, состоял всего из пятидесяти слов, включая оговорку, что он "предпочел бы, чтобы ваш выбор пал на более способного человека". Дело не столько в том, что Ли чувствовал себя неадекватным поставленной перед ним задаче - на самом деле, благодаря его должности в штабе генерала Скотта в Мексике немногие офицеры могли быть лучше подготовлены, - сколько в том, что он с радостью уступил бы свое место более компетентному солдату, если бы такой человек существовал. Но правда заключалась в том, что не было никого лучше Роберта Э. Ли, и никто не вызывал такого всеобщего уважения. После выступления Ли делегаты покидали свои места и толпились вокруг него, словно ища уверенности в его присутствии: он с самого начала был тотемом южного дела, человеком, который, казалось, воплощал его высшие чаяния и придавал им благородство. Эта роль не доставляла ему удовольствия, хотя в конце концов он так привык к ней, что она стала частью его личности.