Так они дошли до Кизильника, единственной рощи на землях села. Когда-то это была большая дубовая роща с зарослями кизила в той ее части, что обращена к селу. Мало-помалу ее выкорчевали, освобождая землю для малоземельных и переселенцев, — сначала кизильник, а потом и половину дубравы. По самой середине рощи пролегал обширный лог с крутыми склонами, открывающийся на юг и известный под страшным именем Преисподней. Так назвал его много лет назад один набожный человек из соседней деревни, который ходил на службу в нашу церковь. Человек этот в самые холода оказался глухой ночью посреди лога, а когда выбрался оттуда, полуживой от страха, сказал нашим: «В Преисподней побывал».
В сущности, Преисподняя была райским местечком, склоны лога поросли дубняком, а по дну его струился тоненький, в палец толщиной, родник. Весной, летом и осенью там было всегда безветренно и тепло, там расцветали первые подснежники и крокусы, там же поспевала первая земляника, там праздновали Первое мая, Георгиев день и Пасху, там паслась и скотина, пока с полей не убирали урожай.
Иван Шибилев зашел в лес шагов на сто и остановился под огромным дубом.
— И как это мы вышли прямо к нашему дубу?
— Глядите, верно! — отозвались голоса.
Промолчав всю дорогу от села, сейчас охотники оживились, словно увидели в дубе некое знамение. Все заговорили возбужденно и невнятно, потому что посиневшие губы их свело от холода. Иван Шибилев не узнал своих односельчан, лица их, с заиндевевшими усами и бровями, показались ему пугающе безобразными, он посмотрел на лесную чащу и попытался улыбнуться.
— Ну, что дальше?
— Как что? Бросай жребий!
Иван Шибилев, как-то механически подчиняясь последнему голосу, притоптал возле себя снег, вынул спички и объяснил, какая сторона коробки означает загонщика и какая — стрелка. Ближе всего к нему стоял Николин Миялков, и он кинул на него первого — стрелок. То же выпало Киро Джелебову и Калчо Соленому, а троим другим досталось быть загонщиками.
— Я иду в засаду, — сказал Киро Джелебов и первым вошел в чащу.
КАЛЧО СТАТЕВ, ПО ПРОЗВИЩУ КАЛЧО СОЛЕНЫЙ ИЛИ ТРОЦКИЙ
Я постараюсь представить вам всех шестерых охотников по отдельности и начну с него, потому что именно он дал повод в этакое ненастье идти на волков.
Много лет назад Калчо Соленый был бессменным сторожем сельских виноградников. Он ходил в коричневой солдатской гимнастерке и портах, белых обмотках, в фуражке без кокарды, летом и зимой надвинутой до бровей, носил ремень с патронташем и карабин за плечом. Форму он добывал у солдат с пограничной заставы, а обмотки и оборы из козьей шерсти были домашнего производства. Иван Шибилев вычитал где-то, хоть и с большим опозданием, что после революции военным министром в России был некий Троцкий, и прозвал щеголяющего военной формой сторожа Троцким.
С семьей Троцкого нас связывало некоторое родство (моя бабушка и его жена были дочерьми двух сестер), и большую часть полевых работ мы делали вместе. Мы окучивали или жали одну их полосу, потом одну нашу, другими словами, работали с ними в супряге. У Троцкого было около пятидесяти декаров[4] земли, целиком предоставленной женским рукам, потому что сам он испытывал отвращение к труду земледельца. Его жена и три дочери работали в поле и ходили за скотиной, едва обеспечивая семье пропитание. Лишь очень редко, во время окучиванья или жатвы, Троцкий появлялся в поле и демонстрировал, как споро он умеет работать. Люди на ближних полях, бросив работу, наблюдали за ним, а он, в фуражке и гимнастерке, застегнутой до самой верхней пуговки, с патронташем у пояса и карабином на плече, становился в начале полосы в полполя шириной и принимался окучивать или жать. Работал он с такой быстротой, что и десяток человек не мог за ним угнаться, с утра до обеда ни на минуту не останавливался, а после обеда бросал тяпку или серп и возвращался на виноградник.
Там у него был шалаш, крытый толстым пластом сена, просторный и удобный, с очагом и постелью, а рядом высилась двухэтажная сторожевая вышка. Виноградники наши были рядом, и когда мы с дедушкой ходили за черешней или за виноградом, я всегда со страхом и почтением смотрел на сторожа, присевшего, как стервятник, на верхнем настиле вышки и готового засвистеть в свисток или закричать, как только увидит на виноградниках что-нибудь подозрительное, а сама вышка, казалось мне, уходит в небо. Дедушка часто заворачивал к нему поболтать, и тогда я с восторгом забирался сначала на нижний, а потом и на верхний настил вышки, откуда виноградники и два соседних села были видны, точно с высоты птичьего полета. На этой вышке Троцкий провел лучшие годы своей жизни. Стоя на посту, он окидывал виноградники от края до края орлиным взглядом, готовый, подобно Гюро Михайлову[5], принести себя в жертву нашей освященной конституцией и неприкосновенной собственности. Впрочем, на эту собственность посягали лишь мальчишки, которые пасли поблизости скот, да собаки, так что многолетняя сторожевая служба Троцкого не была ознаменована ни одним героическим поступком, кроме убийства нескольких бродячих собак.
Часы отдыха он проводил, скинув гимнастерку и фуражку, на нижнем настиле вышки, ел или спал в легкой тени. Только здесь, вдали от людских глаз, он позволял себе сбросить амуницию, но как только собачий лай извещал его о приближении человека, он мгновенно облачался в форму, даже если этим человеком была его дочь. Подобно рыцарю, оставшемуся без доспехов, он без формы, похоже, терял уверенность в себе и никому в таком виде не показывался. Из-под рубашки, расстегнутой до пояса и позеленевшей от пота, виднелась его цыплячья грудь, безволосая, белая и рыхлая, как подошедшее тесто, закатанные рукава обнажали тонкие, словно палочки, руки, и весь он производил впечатление черепахи без панциря или ежа без иголок.
Троцкий не ходил домой есть, а обед вместе с ужином каждый день ему приносила жена. Когда дочери подросли, старшая сменила мать, а когда она вышла замуж, ей на смену пришла средняя, Радка. В это время неподалеку начали прокладывать шоссе из соседнего села в наше. Четыре года в каменоломне добывали камень, перевозили его, разбивали в щебень, и все эти годы Радка каждый день в одном и том же месте пересекала дорожное полотно. Ко времени окончания работ она выросла, заневестилась, и вот в один прекрасный день Жендо Иванов Разбойник послал сватов в шалаш к ее отцу. Троцкий спустился на землю и принял гостей. Выслушав их, он долго, как это делают курильщики, прокашливался, а затем выпроводил их со словами:
— В моем доме девок на выданье нету!
Хозяйство его давно уже было в плачевном состоянии, и теперь ему казалось, что если он выдаст замуж и Радку, то неминуемо придет к полной разрухе.
Жендо не только не был оскорблен решительным отказом Троцкого, но заявил, что сам пойдет к нему свататься. Всех до крайности удивило его желание во что бы то ни стало заполучить в снохи Радку, тем более что ее отец пользовался в селе славой первого лодыря, а дочь тоже не отличалась особыми достоинствами. Через несколько дней он посетил Троцкого в его соломенной резиденции, когда уже смерклось и Троцкий, готовясь к ужину, растопил очаг.
— Ну, кореш, давай говорить напрямки! — сказал Жендо после того, как они поздоровались и уселись у очага друг против друга. — Сердись не сердись, но коли у тебя дочь, а у меня сын, разговора нам не миновать. Ты купец, я — покупатель. Так заведено было в старину, и так будет во веки веков, пока есть молодые и надобно им жениться. По нраву мы тебе — отдашь дочь, не по нраву — ничего не попишешь. — Говоря все это, Жендо выложил из холщовой сумки на широкий пень, служивший столом, бутылку ракии, кусок брынзы и несколько помидоров. — Давай выпьем по глотку и обсудим дело по-людски. Ты, кореш, не сомневайся — я не уламывать тебя пришел, а своими ушами ответ твой услышать. Как скажешь — так и будет.
— Что же тебе сказать — я и сам не знаю. Как-то оно нежданно-негаданно… — Троцкий откашлялся, прикурил цигарку от очага и умолк.
Вступительное слово Жендо и польстило ему и сбило с толку — он ждал высокомерных упреков, а получил доброжелательность и уважение, так что и в самом деле не знал, что отвечать.
— Никто не требует, чтоб ты сей час ответил. Время терпит. Если б ко мне пришли сына в зятья просить, я б тоже ни да ни нет сразу не сказал. Обдумал бы все, рассчитал бы. По правде говоря, кореш, я и другую сноху могу себе найти. Чего ж не найти, я небось не порченый какой и не последний бедняк! — продолжал Жендо, в третий раз прикладываясь к бутылке. — Да вот Койчо моему приглянулась Радка, про других и слушать не желает. Оно конечно, захотел бы я, выбил бы из него эти приглядки, но сын у меня один, ладно уж, думаю, пусть будет по его. Да и Радка — девка справная, я ведь вижу, как она с малолетства в поле надрывается. Я, кореш, понимаю, какая у тебя опаска. Отдам, думаешь, девку в чужой дом, а кто в моем хозяйстве работать будет? Оно конечно, девок для чужого дома и растят. Но и это дело поправимое. Сватами станем, будем один другому помогать. До сих пор ты с другими в супряге был, теперь с нами будешь. Сегодня на нашем, завтра на вашем, все равно что на общем поле будем работать.
5