Нельзя давать зверю почуять твой страх, даже если боишься не за себя, а за другого человека. Нужно быть уверенным в себе, собранным и спокойным, обычно у Ньюта это получалось легко, будто само собой.
Он ведь знал, что ему будет непросто использовать аврора в качестве приманки для мантикоры, с самого начала знал, а теперь ситуация только усугубилась.
- Со мной все будет в порядке, - произносит Персиваль, бесшумно подойдя к Ньюту со спины, и очень осторожно, будто одновременно прося разрешения, обнимает его за пояс, коснувшись губами макушки. - Даже я чувствую, как ты переживаешь, Ньют. Чудовищу это точно не понравится.
- Не понравится, - безвольно соглашается зоолог, делая полшага назад и прислоняясь спиной к груди аврора. - Так заметно?
- Мне рассказывали про тебя. Всегда спокоен и собран, когда дело касается зверей. Тебя выводят из равновесия только люди, судя по личному делу и по моим наблюдениям.
- Тебе нельзя туда идти, - почти неслышно проговаривает Ньют, чувствуя, как фантомные ледяные пальцы с затылка перемещаются на виски, давят, и, словно просачиваясь внутрь, разливаются головной болью. - И я в любом случае… не могу использовать тебя как приманку.
- Можешь, - жестко отзывается Персиваль, перекладывая одну руку Ньюту на плечо и чуть сжимая. - Иначе я наложу на тебя временное забвение и не сниму, пока мы не закончим.
Ньют, недоверчиво хмурится, оборачиваясь, чтобы взглянуть на аврора. Тот хоть и улыбается, но все равно выглядит как человек, полностью отвечающий за только что произнесенные слова.
Если бы воспоминания и без того не были весьма зыбкими, а Обливиэйт - не было бы таким непредсказуемым заклинанием даже в умелых руках, Ньют бы согласился.
***
Отвлекаться от частного, личного, чтобы позаботиться о деле, Персиваль умел. И действительно не побоялся бы наложить на маленького зоолога заклинание временного Забвения, даже если бы это означало, что тот забудет то немногое, что помнил о связывающем их. Это можно было бы наверстать. Наверстать чужие жизни, в случае, если мантикора снова исчезнет из поля зрения МАКУСА - нельзя.
Пробираться сквозь снежный завал в не предназначенной для этого одежде трудно, но Ньюту, волочащему за собой чемодан, еще труднее - он пыхтит в паре футов позади, но помочь не позволяет, упрямо цепляясь за потертую ручку. Это не обижает - Саламандер рассчитывает на то, что у аврора будут свободны обе руки, если придется колдовать.
Идти недалеко - Персиваль рискнул аппарировать их в хорошо запомнившееся ему место неподалеку от бревенчатого дома, служившего укрытием преступнику и его чудовищу. Как чувствовал, что ему пригодится запомнить изломы разбитого молнией дерева, двумя искалеченными черными руками взметнувшегося к небу.
Они подходят совсем близко, когда Персиваль слышит новую песню. Совсем отчетливо из-за безветренной тишины вокруг - чарующая, неторопливая мелодия, непохожая ни на одну человеческую песню. Что-то с мурлыканьем и рыком, с фантастическими переливами, от которых перехватывало дыхание и сладостным спазмом сводило легкие.
Разумом Персиваль понимает, что его не должна так очаровывать эта музыка. Эта музыка означает, что кто-то сейчас погибает, раздираемый смертоносными когтями, но разум, всегда бывший самым сильным и отточенным его оружием, предает, отдавая волю ногам, с новой силой толкающим тело через снег ближе и ближе к источнику пения.
Ньют повисает у него на рукаве незадолго до того, как закончатся окружившие дом кольцом деревья. Повисает и молча, без единого звука валит в снег, цепляясь холодными мокрыми пальцами за плечи, за шею, обжигая прикосновением к коже и притягивая к себе так, чтобы взглянуть в глаза.
- Замри, - не то приказывает, не то просит Ньют, прекратив барахтаться в сугробе, когда Персиваль хоть и неохотно, но подчиняется, оставляя попытки встать и заглядывая в глаза зоологу. Взгляд у него ошарашенный и испуганный, глаза широко распахнуты, а слипшиеся от снега светлые ресницы часто вздрагивают, выдавая недюжинное волнения. - Тебе нельзя туда. Нельзя, Персиваль, послушай…
- Должен, - аврор кривится, делая попытку встать, но под неуместно ласковыми прикосновениями, под руками, зарывшимися в волосы на затылке, сдается, снова позволяя себе взглянуть на лежащего в снегу молодого волшебника.
- Я должен, Ньют. Не обсуждается. Мы за этим здесь.
- Это песня, - светло-рыжие брови страдальчески взлетают вверх, к спутанной мокрой челке. - Персиваль, это песня тебя ведет. Ты отравлен её ядом и теряешь разум, когда слышишь её песню…
- Я не теряю разум, - укоризненно, хоть и не вполне уверенно парирует аврор.
Сейчас - нет, точно нет. Минутой ранее - возможно.
Ньют, кажется, без труда считывает написанное на его лице сомнение.
- Ты ведь не думаешь, что из-за этого мы сейчас вернемся в Нью-Йорк, верно?
Ньют, может, слегка надеялся на это секундой ранее, но теперь - нет, точно нет. У него попросту нет аргументов, чтобы спорить с такой непрошибаемой уверенностью, сквозящей в чужих глазах и голосе.
“Оглохни” они отметают сразу - понятно, что полная тишина никак не может быть подспорьем в предстоящем деле. Ньют достает откуда-то из недр чемодана пару беруш и проникновенно просит аврора сосредоточиться на чем угодно, кроме мелодии, которую все равно будет слышать, хоть и приглушенно.
Персиваль в очередной раз напоминает себе, что со стороны Саламандера это не недоверие и не сомнение в нем, а просто граничащее с паникой беспокойство, внешние проявления которого зоолог всеми силами скрывает.
Когда он снова слышит песню, на этот раз приглушенную и сбивчивую из-за того, что Персиваль улавливает не все звуки, она уже не кажется такой очаровывающей и не туманит разум.
На этот раз они успевают подойти достаточно близко к поляне на заднем дворе, сегодня укрытой ровным, толстым слоем снега. Сегодня, мантикора, полностью сосредоточенная на своей будущей жертве, не обращает внимания больше ни на что - склонившись уродливой головой к неестественно ровно сидящему на колоде человеку, она все продолжает петь, изредка оскаливая и облизывая длинные желтоватые клыки.
Персиваль внезапно вспоминает то, что совсем позабыл то ли от шока, то ли за ненадобностью - тошнотворное, смрадное дыхание зверя совсем близко, окутавшее их обоих за долю мгновения до трансгрессии.
- Это не ребенок, - четко выговаривает Ньют, поймав взгляд Персиваля. У аврора не слишком большой опыт чтения по губам, но Ньют старается выговаривать все четко. - Это… ваш сотрудник?
- Мой, - беззвучно соглашается Персиваль, снова переводя взгляд на поляну. В паре шагов от мантикоры и её жертвы стоит немолодой мужчина, закинувший на плечо дробовик, и с нежной, не идущей ему улыбкой, наблюдающий за чудовищем.
Бижики - здоровый, как бизон индеец оджибве - совершенно пустыми глазами смотрел в лицо чудовища, не делая никаких попыток пошевелиться и, по всей видимости, совершенно не сопротивлявшийся последние несколько дней, хотя его народу всегда хорошо давалась беспалочковая магия.
Еще лучше у них было только с вхождением в транс, в котором он, судя по всему и пребывал сейчас.
План, идеальный в своей простоте - нейтрализовать не-мага с помощью заклинания, и заманить мантикору в чемодан, дает трещину в ту секунду, когда мужчина перехватывает дробовик, направляя его ровно в сторону зоолога и аврора и зычно, даже сквозь беруши Персиваль слышит его голос, приказывает:
- А ну выходи!
С огнестрельным оружием всегда справляться было непросто. Ловить пули в полете - занятие неблагодарное и требующее навыков, которые у Грейвса, безусловно, были. Но еще он неплохо разбирался в оружии и точно знал, что против дробовика с волшебной палочкой идти можно только в том случае, если ты не опасаешься, что разлетевшейся во все стороны дробью убьет еще кого-нибудь в радиусе десятка футов. По Ньютону было прекрасно видно, что тот никогда не имел дела даже с револьвером.