Поверженные оба встали, подошли, смотрят. Из раны на виске парня стекает струйка крови. Руки распластаны, открытые глаза безжизненны.
– Давай побыстрей отсюда, – командует Яппарай.
Вскочили на лошадей, ускакали в том же направлении, откуда приехали.
Лишь всадники скрылись, с той же стороны приближается телега. Это из леса возвращается Федор Игнатьевич Мостовой. Проселочная дорога проходит недалеко от куста, возле которого в теплые июньские ночи угнездилось счастье парня и девушки, возле которого уже не суждено им встретиться приступающей августовской ночью. Роковой линейкой чиркнула небо падающая звезда – погасшая звезда Имамея.
Федор Игнатьевич увидел скрывшихся в лесу всадников. Незнакомые лошади, незнакомые всадники. Чего-то промышляли возле Ольховки. Заехав с добрым намерением, не сворачивали бы с дороги. Он едет, озирается по сторонам. Что-то лежит там, у куста. Уж не человек ли? Свернул с дороги, подъехал. Человек лежит. Кровь запеклась на виске. Подошел, смотрит, присел на корточки. Это тот башкирец, конокрад из Бишинды. Поговаривали, что наведывался к Насте Грузденко. Лицо уже пожелтело, сухие губы разомкнуты. Махнул ладонью над головой мертвеца, отгоняя мух, осторожно тронул ресницы. Еще не остывшие. Сомкнул их.
Здоровый парень. Один не сразу поднимешь. Уложил на телегу, поправил ему руки, укрыл попоной. Куда ехать? В Бишинды сразу отвезти или домой заглянуть? Надо вначале домой, чтобы не беспокоились, без того задержался сегодня.
По деревне лошадь бежит веселей. Чувствует конец рабочего дня. Не спеши на отдых, Серко, не сворачивай к знакомым воротам. Подъехал к соседней усадьбе, мимо калитки, подальше, чтобы не увидели дети. Поправил попону, накинул плащ на торчащие из-под нее ноги, подошел, открыл калитку.
– Евдокия, выйди на минутку.
Женщина идет вместе с ним к телеге. Приоткрыла угол попоны, снова закрыла. Сжала ладонями свое лицо, смотрит на соседа.
– Да кто же его, Игнатьич?
В растерянности женщина.
– Видно, дружки, Дусь. Что-то не поделили. Двое верхами в лесу скрылись.
– Я крикну Ефима. Может, догнать надо.
– Нет, не догонишь их. Ищи теперь ветра в поле.
В калитке появился Ефим Захарович.
– Вы о чем там шушукаетесь? Задержался ты, Игнатьич, сегодня.
– А ты подойди, посмотри, кого я привез.
Женщина идет навстречу мужу, остановила его, тихо говорят о чем-то. Он подошел к телеге, приподнял угол попоны. В задумчивости смотрит то на жену, то на Мостового.
– Ну что, Игнатьич, уж сразу отвезем? Вместе и объясним. Ты поужинай иди.
– Да, нет, закончим уж дело.
Они садятся по обе стороны телеги в ногах у покойника. Лошадь круто отворачивает от забора, но вожжи натянулись, Ефим Захарович подошел к жене.
– Ты, Дусенька, как-нибудь объясни ей.
– Ладно, ладно, Ефим. Сама знаю.
В уголках глаз женщины выкатились слезы. Она краем платка вытирает их. Отошла, села на лавку у ворот, опустила голову, смотрит под ноги.
Телега скрипит колесами уже в конце деревни. Она встала, захлопнула калитку, торопливо направляется по улице и дальше, туда, где ждет своего возлюбленного дочь. Ждет и не знает, что нет его в живых. Найдет ли мать те слова? Сможет ли утешить молодое сердце, которое так рано обременила непредвиденная участь?
Торопится мать. Издали увидела в опускающихся сумерках одинокую фигуру. Подошла, обняла ее за плечи. Настя смотрит на мать удивленно. Почему она пришла сюда? А мать не выдержала, слезы струйками текут по щекам. Прижала ее к груди.
– Не прилетел твой сокол. Не дождалась, доченька.
– Ты зачем пришла, мамань?
– Пришла сказать...
Она замолчала. Дочь встревоженно смотрит ей в глаза.
– Пришла сказать: не дождешься ты его. Убили Имамея.
Синее августовское утро. Возле дома Искужи на окраине деревни, который в обычные дни не заметишь за раскидистым кустом черемухи, оживление. У ворот стоят парни. Женщины торопливо проходят мимо них, кто с большой деревянной чашей, укрытой тряпицей, кто с ведром. Седобородый старик-башкир в тюбетейке, упираясь в палку, проходит в ворота, направляется к сенцам, здоровается с появившейся в дверях хозяйкой дома.
Искужа с топором в одной руке, другой переворачивает широкий расправленный лубок, осматривает его, примеривается. Жена подходит к нему, в руках полотенце. Тоже смотрит на лубок, молчит. Искужа сел на бревно, не выпускает топор из рук, трет ладонью лоб, словно расправляет морщины, которые в это утро глубже взбороздили лицо.