Впрочем, он уже заключил сделку — променял одно будущее на другое, более великолепное и обширное, чем любое, которое сулил умирающий Империум. Всякий раз, когда он вдыхал или моргал, перед ним представало всё больше обрывков этого грядущего, которое раскрывалось по одному восхитительному аспекту за раз. Теперь он помнил то, что происходило до его рождения. Он воспринимал события, которым ещё только предстояло произойти, так, словно их уже начертали на страницах истории.
Потому что он сделал выбор. Вот что важно. Так долго он ходил по краю, раздражаясь из-за предъявляемых к нему невыполнимых требований и терзаясь несправедливостью, которая всегда в изобилии преграждала ему путь. Он мог бы так и остаться в промежуточном состоянии нерешительности, в тени магистра войны, так и не принять высвобожденные им силы по-настоящему. Он мог бы сдерживаться, предаваясь колдовству только при необходимости, никогда не посвящая себя этому занятию, никогда не погружаясь в его холодные, тёмные воды.
Что дала бы ему эта жизнь? Он сберёг бы больше от себя прежнего. Он мог бы проложить дорогу среди противоречий: сохранить что-то от своей первоначальной формы и характера, но также освободиться от ограничений, которые одновременно душили его и защищали. Некоторые из его братьев по-прежнему пытались идти по этой невозможно тонкой черте. Ему подумалось, что Пертурабо, вероятно, будет стараться дольше всех. Он потерпит неудачу. Любой, кто попробует, потерпит неудачу. Как только начинаешь колебаться — неважно, насколько слабо, — тебе суждено пасть.
Или возвыситься. Пожалуй, лучше выразиться так. Возвыситься, стать бессмертным, сыграть одну из самых ключевых ролей в постановке. Он оставался военачальником и губернатором. У него больше не было хозяев, если не считать того, что бог стал его частью, наполнял и оживлял его, а он стал частью бога, хотя и обладал собственной волей и по-прежнему обособленной душой. Такие вот парадоксы. Такие вот дары.
Он мог обратить свой подвижный разум к тому, что будет дальше. Например, подумать о мире без Императора и о том, что это значит. Когда всё закончится, займёт ли Хорус место тирана? Станет ли он сам Императором, начнёт ли править с разбитого Трона, разрушенного им? Или, когда общий враг будет повергнут, единство снова распадётся и все они пойдут своим путём, как муравьи без королевы?
Если у Хоруса и было видение будущего, то он никогда не говорил Мортариону о своём замысле. В глубине души примарх подозревал, что магистр войны настолько поглощён настоящим, настолько переполнен влитой в него мстительностью богов, что не видит ничего за горизонтом своего воздаяния. Пусть Галактика горит, только бы свергнуть тирана. Всеми прочими делами займёмся, когда Императору перережут горло.
Может, тут есть зерно истины, но сам он не вправе поступать так беспечно. Ему нужно думать о заре новой эры. Он обязан провести через неё своих верных детей и проследить, чтобы на тлеющих обломках старого бытия не воздвигли новый Барбарус. Он должен добиться поклонения для своего бога и расширить его царство за пределы имматериума в осязаемый мир. Пусть Фулгрим тратит впустую свою развратную жизнь, если желает, пусть Ангрон сколько угодно воет, забываясь от ярости. Ему следует поступать иначе. Ему нужно сделать так, чтобы принесённые жертвы чего-то стоили.
Сейчас он смотрел на планету, которую помогал уничтожить. Он стоял в одиночестве в одном из залов управления космопорта, огромном помещении с высокими сводами, усеянном обломками и наполовину погружённом во тьму. Солнце садилось, завершая очередной день страданий и борьбы. В его последних лучах высокие окна в западной стене горели красным, а грани их разбитых стёкол отливали золотом. Всё в этом месте провоняло IV легионом — гарью, смазкой и шлифованным металлом. Железные Воины покинули операционные уровни всего несколько часов назад, исполнив вздорные приказы своего повелителя. Многие из них, догадывался он, предпочтут сражаться где-нибудь ещё на Терре, как бы ни поступил Пертурабо. Но не здесь. Теперь это его цитадель. Гора, которую он наконец покорил. Высочайшая вершина, с которой он растопчет последние огоньки решимости в рядах неверующих.
Пока солнце устало опускалось на пылавшем западе, он наблюдал за битвами, по-прежнему бушевавшими на севере Катабатической равнины. Хотя низины окутывали клубы пыли и дыма, теперь его глаза видели яснее, чем когда-либо прежде. Он различал результаты жестокого наступления Легио Мортис, который с боем прорывался через пустоши, пока богомашины не вступили в тень самой стены Меркурия. Он разбирал очертания титанов — пятнышек на фоне колоссального пустого пространства. Даже «Диес Ире», величайший из них, казался крошечной точкой, затерянной на огромной арене продолжающейся схватки. Однако там, внизу, на уровне земли, все они были исполинами, и рёв их боевых горнов раздирал воздух. Они начинали сверлить, резать и рубить, подрывая последнюю монолитную преграду, что отделяла их от врага. Теперь оставались считаные минуты. Просто осколки времени, обратный отсчёт которых почти закончился. В тени богомашин маршировали бесчисленные полчища — верующие и наёмники, воины Свободных легионов, создания Нового Механикума. Они рвались в битву, жаждали броситься в первую брешь.