Он сжал кулак, крепко стиснув пальцы. Его разум снова лихорадочно работал. Он находился на грани состояния фуги, паралича, которого так страшился. Это шло изнутри. Это шло извне. Что-то — да, что-то — побуждало всё вокруг него паниковать, слабеть, терять решимость. Недуг затрагивал и его. Он был вершиной, поэтому, когда фундамент сгниёт, он тоже рано или поздно рассыплется.
Вот почему Рогал Дорн поступал так, как и всегда: искал, что можно сделать, каким образом дать отпор. Вокруг выли сирены, громко и безудержно. Люди срывались на бег, дисциплина ослабевала. Они пытались перекрыть резервуары с плазмой во внутренних помещениях фундамента, опустошить их, предотвратить каскадные пробоины, которые критически ослабили бы основание стены Меркурия. И пока люди бегали, кричали, сталкивались между собой, титаны орудовали снаружи — включали буры и энергетические молоты, запускали запрещённое ускорительное оружие, усиленное демоническими сущностями, когтили и царапали внешний слой, будто крысы.
— Мой господин!
И тогда, услышав этот голос, он вспомнил, что уже принял меры. Рогал Дорн, как свойственно ему, предвидел собственную минутную слабость и уже сделал требуемый ход. Он вызвал Сигизмунда сюда, в бастион Осколок, чтобы поговорить с ним лично, отдать ему приказ, потому что он никогда бы не дрогнул пред лицом своего сына. Только не перед этим сыном.
Примарх всего на миг отвернулся от охваченного суматохой пункта управления, чтобы посмотреть на Сигизмунда. Тот носил чёрную броню, как полагалось в Братстве Храмовников. Он поднялся на командный уровень вместе с дюжиной воинов своего ордена, и все они выглядели одинаково мрачными — фаталистичными, словно в них вбили какую-то постоянную, невротическую ярость солдата.
На лице Сигизмунда читалась насторожённость, и не беспричинная. Дорн не давал ему спуску, набрасывался на него, окатывал неодобрением ещё со времён Исствана. И Рогал имел на то веские резоны. Ни тот, ни другой не ждали чего-то иного, учитывая кодексы чести, которые определили их как личностей, поэтому Сигизмунд никогда не жаловался.
Но под всем этим всегда скрывалось что-то ещё — не совсем испытание, но, пожалуй, закалка, как у лучших клинков. Желание проверить, выдержит ли сталь в огне, станет ли более прочной.
— Это конец, — прямо сказал ему Дорн. — Всё, что мы могли сделать, уже сделано. Каждая задержка, каждый контрудар, каждое упреждение. Теперь они попадут внутрь. В ближайшее время падёт стена Меркурия, затем Ликования, потом остальные.
Твёрдое выражение лица Сигизмунда ни изменилось ни на йоту. Хладнокровное создание, почти слишком хороший Имперский Кулак, он казался чуть ли не пародией на всю их философию.
— Возможно, быстрее, чем мы надеялись, — продолжил Дорн. — Возможно, не так быстро, как мы опасались. Скоро порядок битвы изменится — мы будем цепляться за каждое жилище, словно псы на развалинах. Резервы готовы. У тебя есть их координаты, у них есть приказы.
Сигизмунд кивнул.
— Я вернусь в Бхаб, — сказал Дорн. — Связь разрушается, и Санктум должен сохранять работоспособность. Но ты… — Рогал холодно улыбнулся. — Я помню, к чему ты стремился. Любой ценой оказаться здесь.
Никакой реакции. Только всё та же несгибаемая преданность долгу. Иногда такая гиперконтролируемая психика почти пугала примарха, когда он находился рядом с воином. Возможно, другие видели такую мономанию в самом Дорне, но Сигизмунд… Что ж, Сигизмунд всегда был совершенно особенным.
— Полагаю, всё сложилось в соответствии с тем, как предсказала тебе девчонка-летописец. Совпадение? Придётся считать так.