Вот он, кинжал, необходимый для того, чтобы покончить с ней.
— Ярость, — произнёс Эреб, наконец сумев немного продвинуться под натиском стихии. — Одержимость. Отчаяние. Могущество. Вот то, против чего Он выступил. И именно это я принёс с собой. Сейчас ты понимаешь, не так ли? Осознаёшь, что Он увидел столько веков назад?
Тогда она уже кричала от невыносимо болезненных ран, а возможно, её мучило знание, полученное от Эреба. Если бы она могла, то воззвала бы к своему давнему сообщнику, к Тому, с кем создавала и разрушала, к Тому, кого любила и ненавидела. Но сейчас Он был далеко, и Его целиком занимали собственные проблемы. Она всё ещё сражалась, непокорная до самого конца, но буря в её душе угасала.
— Такими повадками можно восхититься, — сказал Эреб. — Вот Он сделал выбор. Неправильный, но всё равно выбор. А ты… Ты… — Он усмехнулся, снимая с пояса кремнёвый нож. — Ты хотела усидеть на всех стульях. Вмешаться здесь, влезть там, а потом вернуться в пустыню к своим статуэткам.
Эреб едва заметил, как раздавил сабатоном фигурку, которую она показывала ему ранее. Меж тем последнего из его неестественных спутников вышвырнули в дыру в реальности: вопя, существо падало и барахталось в вихре, принесённом ими с собою. Эрда рухнула на колени, покрытая синяками и рваными ранами, и её переменчивый облик устоялся. Женщина снова выглядела так, как в момент прихода Несущего Слово. Платье висело на ней рваными лентами из распущенных нитей.
Опустившись рядом с ней на колени, Эреб приподнял голову измученной Эрды так, чтобы она его видела.
— Дьяволёнок — так ты назвала меня? — злобно прошипел он, вспомнив каждое оскорбление, нанесённое ему когда-либо. — Может, ты права. Возможно, я всегда был таким. Но ты видишь, на что я теперь способен, кого я могу призвать по необходимости. Так что, пожалуй, быть дьяволёнком не так уж и плохо.
Он прижал остриё атама к её запёкшейся кровью шее, натягивая кожу.
— Но, в отличие от Него, я не выступаю против божественности, — тихо прошептал Эреб. — Я бы возвёл тебя в царицы, если бы ты ухватилась за этот шанс. Даже сейчас я ощущаю, как милосердие касается моих сердец, непривычных к тому. Итак, я всё же готов сохранить тебе жизнь, если ты примешь единственное условие, которое Он всегда отвергал.
Вскинув тёмные глаза, Эрда встретилась с ним взглядом. Несмотря ни на что, она хотела услышать его предложение.
— Поклоняйся мне, — сказал Эреб, мягко улыбаясь.
Огонь в её глазах погас. Руки и ноги обмякли.
Вот он, момент, ради которого жил Эреб. Миг, когда он наносит полное поражение. Он наблюдал, как Эрда сглатывает, пытаясь подобрать слова для того, чтобы принять его условие, и произнести их запёкшимися от крови губами.
Судорожно вздохнув, она плюнула на шлем легионера. Затем криво ухмыльнулась.
— Ему я сказала «нет», — прохрипела она. — Возможно, Он даже того стоил.
Эреб посмотрел на неё сверху вниз, не особенно удивившись: он уже давно привык, что ему постоянно отказывают.
— Будь по-твоему, — сказал он, сжав пальцы на рукоятке ножа. — Но, боги, как же всё-таки жаль.
Сигизмунд увидел, как из клубов тумана к нему устремляется Кхарн.
Пожиратель Миров не пытался скрыть свой бросок в атаку, как и те, кто сопровождал его. Там собралось за сотню легионеров Ангрона, а судя по звукам, следом приближалось ещё больше. Они уже бесновались, утратив последние остатки разума. Они завывали на бегу, напоминая скорее зверей, чем людей. От такого зрелища могло на мгновение показаться, что ты внезапно покинул прародину самого человечества и перенёсся в какой-то дикий мир нескончаемого безумства.
Воины Сигизмунда ещё до этого уступали врагу числом. Изначально он готовился отойти после того, как прольётся достаточно крови Сынов Хоруса. «Пусть они кричат от боли» — вот единственный приказ, полученный им от своего примарха. Честно говоря, Сигизмунд всё равно бы не сумел добиться чего-то большего: он отчётливо понимал, что война уже проиграна. Его действия — просто акт непокорности. Он мог немного замедлить врага, но его задача, как и всегда, состояла лишь в том, чтобы нанести ущерб.
Ему с трудом вспоминались времена, когда дела хотя бы отчасти обстояли иначе. В течение семи лет они терпели растянутое поражение, противостоя еретикам больше из желания покарать их, чем из искренней убеждённости в том, что сумеют победить. Но раньше Сигизмунд гнал от себя такие мысли. Он всегда стремился к чему-то большему, побуждаемый к этому теми, кто верил в него, — людьми вроде Киилер.