Довольно. Теперь вся вселенная сводится к мести. Нет иной истины, кроме мести. Не осталось ничего, кроме мести — последнего деяния во имя долга, совершаемого не ради каких-то внешних мотивов, а ради самой обязанности.
Сигизмунд не прекратит атаковать врага. Ни сейчас, ни когда-либо ещё.
— Мы вступаем в бой, — воксировал он Ранну, поглощённому схваткой с кем-то из Сынов Хоруса.
Ответа не последовало. Фафнир явно был слишком занят, чтобы отозваться, он с головой ушёл в собственную реальность битвы, но сообщение наверняка получат те, кто нуждался в этом приказе. Все те, кто ещё сражался рядом с Сигизмундом, те, кого он вытащил из омута вялости и отчаяния, чтобы бросить прямо в разинутую пасть врага, должны продержаться ещё немного. Тысячи из них умрут, потому что он потакает своим желаниям, но это не имеет значения. Он сделал из них святых. Он создал мучеников.
Сигизмунд оттолкнул труп последней из своих богоугодных жертв. Безжизненное тело, грузно ударившись о покрытие виадука, опрокинулось в пропасть. Обнажённый меч в руках Храмовника задрожал от предвкушения. Дух клинка пробудился, огненные ветра подхватили его песню, зовущую к истреблению. Меч сразу почуял врага, достойного его.
За спиной Сигизмунда возвышалась башня терминала — чудовищная громада из пластали и оуслита, парапеты которой венчало запутанное переплетение разбитых устройств связи. По обе стороны от него площадка обрывалась в дымную пропасть. Перед ним простирался старый надземный переход, боковые перила которого вырвало с корнем, а настил испещрили пробоины от миномётных обстрелов. По нему бешено мчались Пожиратели Миров: перепрыгивая через пустоты, они выли и кричали, надвигаясь остервенелой толпой.
Сигизмунд слышал, как позади него готовятся к обороне Братья-Храмовники: тяжело лязгали устанавливаемые щиты, звучно щёлкали вставляемые магазины. Никто из этих воинов не вмешается в предстоящий поединок. Никто из врагов также не потревожит его. Хотя за эту господствующую высоту уже сражались сотни легионеров, с тем же успехом Сигизмунд и Кхарн могли бы находиться здесь вдвоём. Всё сводилось к ним. От начала и до конца времён всё будет сводиться к ним двоим. Рыцарь и чудовище. Верующий и неверный.
Набирая скорость, Кхарн обогнул груду обугленных металлических перил. В последний раз посмотрев на него, Сигизмунд наконец поднял клинок в защитной стойке. От того человека, которого он знал прежде, почти ничего не осталось. Когда-то они бились в недрах «Завоевателя» без доспехов, чтобы испытать своё мастерство, отринув любые преимущества технологий и колдовства, и это придавало каждому поединку уникальный отпечаток, определяемый их человеческой сутью. Однако неудержимый монстр в потрескавшейся броне, за которым тянулись брызги крови, пока он с грохотом нёсся к Сигизмунду, больше походил на развалившуюся боевую машину, чем на космодесантника. Кхарн стал гораздо крупнее, чем тогда, на флагмане примарха, и сам воздух испарялся вокруг него, вскипая на броне легионера. Его цепной топор, до нелепости большой даже для таких огромных рук, уже ревел, обильно выплёскивая горячую смазку и кровь, оставшуюся от последнего убийства. Как и тогда, на стенах Львиных врат, от него исходил смрад опалённой меди и гниющей плоти, настолько острый, что заглушал сотни других запахов битвы.
Готовясь встретить его натиск, Сигизмунд расставил ноги для устойчивости, и затем Кхарн врезался в него. Цепной топор врезался в двуручный меч, зубья с визгом скользнули по кромке. Уходя от напора противника, Храмовник шагнул в сторону, после чего берсерк, развернувшись, снова бросился на него.
С этого момента всё, что творилось вокруг них обоих, утратило важность. Воины смутно слышали крики и лязг оружия, но уже не уделяли им никакого внимания, целиком поглощённые своим поединком. Сигизмунд, полностью сосредоточенный, словно бы слился в единое целое с мечом, а клинок сроднился с ним. Его подсознание, отточенное в непрерывных битвах на протяжении всей жизни, своевременно отдавало команды рукам и ногам. Он не раздумывал над своими ударами, а наносил их спонтанно, полагаясь на мышечную память и чутьё. Зрительные образы перед Сигизмундом распадались, вместо цельных фигур возникали фрагменты: край шлема, отблески зубьев слюдяного дракона, тусклый блеск ржавого шипа на наплечнике.
— Ты, — прохрипел Кхарн сквозь кровавое месиво из стёртых зубов и разбитых губ. В его голосе уже звучало немыслимое напряжение. — Опять.