Легионеры не смотрели в её сторону. Возможно, это было отделение разведчиков какого-то более крупного формирования или же просто вольнонаёмная банда в поисках добычи и славы. Похоже, они двигались прямо вдоль того, что осталось от центрального проспекта, и, если ничего не изменится, пройдут от неё на расстоянии меньшем, чем длина автомобиля.
Тридцать метров. Треск и грохот артиллерии не смолкали ни на секунду, заглушая слабый шум её дыхания. Киилер сильнее прижалась к перекрещённым балкам, едва осмеливаясь взглянуть на приближавшихся чудовищ — ужасных тварей, слияний технооружия и продуктов генной инженерии, изготовленных на какой-то промышленной фабрике кошмаров. Из-за игры света на броне они казались какими-то не совсем реальными, похожими на гололиты, но Эуфратия видела, как их сабатоны растирают в порошок куски щебня, и чувствовала запах горячего металла, источаемый реакторными установками их брони.
Двадцать метров. Они увидят её. Они обязательно увидят её. Неважно, что она такая крошечная, что она пригибается и её окутывает туман из пыли и тьмы, — у них есть датчики, средства для улавливания тепла и мельчайших движений. Идти некуда, путей к отступлению нет. Они увидят её.
Десять метров. Киилер подумала, не броситься ли бежать. Так она, несомненно, погибнет, но смерть хотя бы будет лёгкой. Одиночный масс-реактивный снаряд не столько останавливал человеческое тело, сколько разносил его в клочья. Она почти ничего не почувствует.
Затем один из Железных Воинов поднял кулак. Отделение остановилось. Тот, что сжимал латную перчатку, очень медленно повернул в сторону Эуфратии голову в огромном скошенном шлеме. Пара красных линз пронзила темноту, уставившись прямо на неё.
У Киилер перехватило дыхание. Она тоже смотрела прямо на это существо. Она застыла с бешено колотящимся сердцем, словно пришпиленная, как насекомое к бумажке. Созданию достаточно будет только вскинуть оружие. Или просто подойти и схватить её за шею. Или, если оно хотело довести её до сердечного приступа, всего лишь смотреть на неё так ещё несколько секунд. Она знала, что где-то под всем этим керамитом и кованым железом скрывается иссохшее сверхчеловеческое лицо, иссохшая сверхчеловеческая душа, развращённое творение безграничной злобы и бесконечной жестокости, порождение Долгой Ночи, возвращённое в реальность. Если ей повезёт, очень повезёт, то оно всего-навсего убьёт её.
Красные линзы. Целую вечность смотрят на неё.
Затем оно опустило кулак. Оно отвернулось. Оно снова зашагало. Остальные существа последовали за ним, лязгая проржавевшими сервоприводами. Они продвигались по длинной, усыпанной обломками улице, над которой возвышались ряды безглазых жилблоков. Им потребовалось много времени, чтобы выйти за пределы слышимости, и лишь немного больше времени ушло, чтобы рассеялся их смрад.
Киилер дрожала и не двигалась с места, словно парализованная. Только когда Эуфратия убедилась, что они скрылись из виду, ей удалось расслабить затёкшие конечности и выбраться из укрытия. Пошатываясь, она двинулась вдоль стены, подальше от тени балок. В обе стороны тянулся пустой транзитный путь — истерзанная пустошь из покорёженной арматуры и разбитого асфальта.
Оно видело её. Оно не могло не заметить её. Даже глаза смертного разглядели бы её на таком расстоянии. Почему оно ушло? Эти твари не знали жалости. Они больше даже не понимали, что это такое.
Её по-прежнему трясло. Осторожно карабкаясь обратно по склону из обломков, она поднялась на уровень транзитной дороги. На краю того, что когда-то служило бордюром, на пирамидке из камней покоился одинокий череп. Конечно, в руинах валялось много мёртвых голов, но к большинству из них всё же лепились клочья плоти, а снизу торчали хребты. Этот же лежал сам по себе, голый до кости, тускло блестевший, как будто кто-то его почистил. Череп смотрел в сторону от неё, по направлению к тому месту, где прежде стоял Железный Воин, располагаясь между ними, будто охранный тотем.
Она подняла его, повернула и взглянула в безглазое лицо. Его присутствие ощущалось странно уместным, даже успокаивало. Мёртвая голова в городе смерти, символ человеческой бренности, последний и неизбывный остаток непримечательной жизни.
Некоторое время они смотрели друг на друга, творения плоти и кости. Киилер чувствовала, как к ней постепенно возвращается самообладание. Руки перестали дрожать.