На фотографиях был изображен труп в том виде, в каком его обнаружили в доте в то утро. На первом снимке было лицо с почти такими же повреждениями, как и ее собственное. Его левая скула была повреждена особенно сильно, а одна бровь глубоко рассечена. На двух других снимках были запечатлены его руки. Обе они были покрыты ранами и порезами; очевидно, он поднимал их, чтобы защититься от ударов.
Глядя на фотографии, Барбара мысленно рисовала себе, что произошло в действительности. Рана на правой скуле наводила на мысль, что нападавший был левша. Однако рана на лбу была справа, что предполагало либо амбидекстрию[29] киллера, либо наличие соучастника.
Эмили, протянув ей еще одну фотографию, спросила:
– Ты хорошо знаешь Нец?
– Я давно уже не была здесь, – ответила Барбара. – Но я помню эти скалы. Помню эту смешную забегаловку. Старую башню с курантами.
Последний снимок был сделан с высоты. На нем был виден дот, позади которого возвышались скалы; похожая на свечу башня с курантами; кафе в форме углового дивана. На автопарковке к юго-западу от кафе стояло несколько полицейских машин, окружавших тот самый хетчбэк «Ниссан». Но Барбара сразу обратила внимание именно на то, чего не хватало на фотографии. А не хватало того, что должно было располагаться вдали над автопарковкой и в темное время освещать ее.
– Эм, а здесь есть какое-либо освещение? – спросила Барбара. – На Неце? На вершине скалы? Там установлено освещение?
Она подняла голову и встретила внимательный взгляд Эмили. Поднятые вверх брови показывали, что она понимает ход мыслей подруги.
– Черт возьми. А ведь их нет, верно ведь, нет? А если там нет освещения…
Барбара снова склонилась над фотографией и задала Эмили следующий вопрос:
– Тогда что, черт возьми, Хайтам Кураши делал на Неце в темноте?
Она снова подняла голову и увидела, что Эмили салютует ей поднятием вверх руки с зажатой в ней банкой пива.
– Это уже вопрос по существу, сержант Хейверс, – сказала она и вылила остатки пива из банки себе в рот.
Глава 4
– Уложить вас в постель, миссис Шоу? Уже почти половина одиннадцатого, а доктор велел мне напоминать вам о том, что надо отдыхать.
Мэри Эллис говорила таким застенчиво-занудном тоном, слушая который Агате Шоу хотелось выцарапать девушке глаза. Однако она сдержалась и медленно повернула голову от трех больших мольбертов с репродукциями картин и рисунков, подобранных для нее Тео в библиотеке и изображавших Балфорд-ле-Нец в прошлом, настоящем и будущем. Уже полчаса она внимательно изучала их, стараясь с их помощью не только обуздать, но и сохранить в памяти тот гнев, бушевавший в ее сознании с той самой минуты, когда внук сообщил ей о причине, по которой тщательно подготовленное ею специальное заседание городского муниципального совета не состоялось. Это был спокойный тихий вечер, но ее переполнял гнев, который еще сильнее закипел в ней во время ужина, когда Тео во всех подробностях описал ей, что происходило на том заседании и после него.
– Мэри, – сказала Агата, – я, что, по-твоему, выгляжу так, что со мной надо обращаться, как с особой, изображенной на плакате о старческой немощи?
Мэри, обдумывая вопрос, так напрягла свой ум, что ее прыщавое лицо сморщилось.
– Простите, – пробормотала она и провела влажными ладонями по швам юбки.
Юбка была сшита из хлопковой ткани неброского бледно-голубого цвета, и ее ладони оставили на материале большие влажные отпечатки.
– Я еще понимаю время по часам, – пояснила Агата, – и когда я захочу спать, то позову тебя.
– Но ведь уже почти половина одиннадцатого, миссис Шоу… – Голос Мэри смолк и, только глядя на ее зубы, закусившие нижнюю губу, можно было понять, что что-то осталось недосказанным.
И Агата поняла. Подчиняться чужой воле было для нее невыносимо. Она поняла, что Мэри хочется поскорее уйти – без сомнения, для того, чтобы позволить такому же прыщавому хулигану добраться до ее сомнительных прелестей, – но сейчас девушка не могла ни уйти, ни сказать, что у нее на уме. Именно этот факт и провоцировал Агату на то, чтобы травить девушку. Но Мэри сама была виновата в этом. Ей ведь уже девятнадцать, а в эти годы уже надо уметь говорить о своих желаниях. В ее возрасте Агата почти год служила в женской вспомогательной службе королевских ВВС и уже потеряла того единственного человека, которого любила – его самолет был сбит над Берлином. В те дни, если женщина не могла ясно сказать, чего хочет, то она имела все шансы на то, что вообще не скажет ничего тому, кого надеялась встретить снова. За любой шанс следует хвататься, поскольку кто может поручиться за то, что он не последний?
29
А м б и д е к с т р и я – двурукость, способность одинаково хорошо владеть правой и левой рукой.