Джанготат упал на колени. Слезы, которые он всю жизнь подавлял, хлынули снова.
— Это неправильно, — шептал он. — Всё неправильно. — Он взглянул на неё пустыми глазами. — Я никогда не слышал сердца моей матери. Никогда не чувствовал её эмоций, когда спал в безопасности у неё под сердцем.
— Нет, — мягко сказала Шиика.
Руки дрожали, и он спрятал лицо в ладонях. В любой другой день своей жизни он бы устыдился столь сильных чувств и слез, но сейчас Джанготат был выше стыда.
— Никто никогда не качал меня в колыбели, — говорил он. — Никто не будет скучать по мне, когда я погибну.
Он замолчал и в тишине услышал внутренний голос, шепчущий: Пожалуйста, Шиика. Скажи, что ты будешь скучать по мне, когда меня не станет. Когда я выполню то, чему я обучен в совершенстве.
Когда я умру.
Здесь, на этой планете. Или на следующей. Или на следующей. Скажи мне, что у тебя останутся воспоминания обо мне. Что ты будешь мечтать обо мне. Помнить мою улыбку. Хвалить мою храбрость. Мою честь. Пожалуйста. Что-нибудь. Что угодно.
Но она не говорила ничего, и он понял, как же хорошо, что он нашел такое место, где пережил то, что никто не мог разрешить. Это его одиночество, его жестокая и неумолимая судьба. И в этот ужасный момент все громкие слова о бессмертии ВАР казались столь же пустыми, как брюхо сарлакка.
— Джанготат?
Несмотря на это ужасное осознание, он не смог сдержать очередную неуклюжую жалобу:
— Никто никогда не говорил, что любит меня. — Он повернулся и посмотрел на неё. Странно: отвести взгляд от водоема словно требовало физического усилия. — Я действительно так уродлив?
— Нет.
Нет. Он не был извращением природы. Он чувствовал всё, что она не сказала, знал, почему она привела его сюда: чтобы испытать страх и одиночество, которые он спрятал от себя. Его ум словно онемел. А еще это было необходимо.
Его следующие слова были едва слышны.
— Почему те, кто находят это место, потом уходят отсюда?
— Джанготат, дело не в том и не в другом. Наша жизнь не состоит из одних только действий и приключений, или только из духовных размышлений. Верно, братья и сестры приходят сюда размышлять. Но потом они возвращаются в мир.
— В какой мир?
— Во внешний мир. Фермы, шахты, город. Миру мы нужны активным, но также способными размышлять о последствиях наших действий. Выполнять приказы — это хорошо, Джанготат. Мы все живем в обществе с взаимными обязательствами. Но выполнять их без вопроса — значит быть машиной, а не живым существом. Ты живой, Джанготат?
Его губы шевелились, но слов не было.
— Думаю, что да. Проснись, пока не стало слишком поздно. Ты не просто номер, ты — человек, живой человек. Ты родился, считая себя неким видом машины, запрограммированным устройством. Это не так.
— Тогда кто я? — Он с трудом моргнул, дрожа. — Что это за чувство? Я никогда не знал его. — Он остановился, открыв рот от удивления. — Одиночество, — наконец, сказал он, отвечая на собственный вопрос. — Я чувствую себя таким одиноким. Я никогда не чувствовал этого раньше. Как я мог? Меня всегда окружали мои братья.
— Я чувствовала себя одинокой и в толпе, — сказала Шиика. — Только одно действительно излечивает одиночество.
— И что же? — Очередная мольба, но от этого ему не было стыдно.
— Чувство, что вселенная знает о нас.
Замешательство боролось с ясностью.
— Но как может она видеть меня среди множества братьев? Мы все одинаковы.
— Нет, — сказала она, и в её голосе появилась новая резкость. — Вовсе нет. Как ты сам говорил мне, среди вас нет двоих, имеющих одинаковый опыт. Значит, среди вас нет двоих одинаковых.
— Я солгал, — сказал он с болью. — Внутри нет ничего моего. Все наше. ВАР. Мои братья. Кодекс. Но где же я? Кто я?
— Прислушайся к своему сердцу. — Её ладонь и пальцы легли на его грудь. Он чувствовал тепло — так глубоко, что на миг он испугался, что, если она уберет руку, он превратится в лед.
Опять.
— Биение твоего сердца говорит обо всём. Говорит, что все мы уникальны. — Она сделала паузу. — И что во всей этой уникальности мы одинаковы.
Мы одинаковы… потому что мы все уникальны. Слова эхом отозвались в пещере, но он не просто услышал их ушами. Теперь он понял, почему она просила его не прислушиваться к звукам. Прекратить пользоваться внешним слухом и таким образом услышать тайны, что шептали внутренние голоса.
— Уникальны, как уникальна каждая звезда. Как уникальна каждая частица вселенной.
Он говорил с собой. Она говорила с ним. Дашта-угри говорили с ним. Говорило его морщинистое, бородатое, любящее и любимое будущее — Джанготат, которого никогда не будет. Ребенок, которым он никогда не был, который знал любовь матери и счастливый дом, мать, которая воспитала бы его так, что он однажды смог бы сделать свой собственный выбор в этом мире…