Ветра всплеск…
Берег с девственной шеей, море…
Кем обманут ваш древний блеск?
— Как устал я!
(Белый предок промолвил мне.)
О чистое солнце! Как жарко пылает
в плену у тропиков твой чекан!
О луна! Как твой диск сияет
над сном бесчисленных обезьян!
Повсюду корабли и корабли!
Повсюду негры, сколько негров!
Как блещет сахарный тростник,
как жалит бич рабовладельца!
О камень слёз, о камень крови,
полуоткрытых глаз и вен,
пустой рассвет бесплодных дней,
и сумрак сахарных плантаций,
и чей-то громкий, сильный голос,
на части разрывающий молчанье…
Повсюду корабли и корабли,
повсюду негры!
Меня везде сопровождают
две тени предков. Я один их вижу…
Дон Федерико… он ко мне взывает,
а дед Факундо… тот молчит,
и оба грезят этой ночью,
и всё идут, идут куда-то.
Я их соединяю.
Федерико!
Факундо! Вижу, обнялись,
вздыхают оба. Оба к небу
уходят сильной головой.
Они равны по росту оба
здесь, под высоким звёздным небом;
они равны по росту оба,
в них чёрная и белая тоска!
Они равны по росту оба,
кричат, вздыхают, плачут и поют,
вздыхают, и поют, и плачут,
и плачут, и поют,
поют!
МОЯ ДЕВЧОНКА
Хороша моя девчонка,
и, как я, она черна;
на других не променяю,
мне другая не нужна.
Шьёт она, стирает, гладит,
но что главное, конечно,—
как готовит!..
Ну, а если пригласить
потанцевать,
закусить,
без меня — никуда,
никогда!
Говорит она: «Твоя
негритянка от тебя
не уйдёт ни в жизнь!
Только крепко за меня держись!»
КИРИНО
Здесь Кирино
с гитарой своей!
Бойкий ритм отбивает пятка,
рот в улыбке да взлёт бровей.
С ним мулатка,
а мулатка до сладкого падка.
Здесь Кирино
с гитарой своей!
Нет теплей для любви местечка.
Чтоб получше приветить гостей,
мамаша Вальдес ворожит над печкой.
Здесь Кирино
с гитарой своей!
ДОСТАНЬ ДЕНЬЖОНОК…
Достань деньжонок,
достань деньжонок,
или с тобой не пойду, и всё.
На порцию риса с галетой,
и всё.
Я знаю, по-всякому может быть,
но, старина, ведь нужно же есть.
Достань деньжонок,
достань деньжонок
или не лезь.
Потом ведь, скажешь, что я такая,
что не умею с людьми.
Но любовь на пустой желудок…
Пойми.
Сам-то в новых ботинках, приятель…
Пойми.
И часы у тебя, мулатик…
Пойми.
Ведь мы же с тобой поладим…
Пойми.
ПОХИЩЕНИЕ ЖЕНЫ АНТОНИО
Хочу тебя выпить залпом,
залпом, как крепкий ром,
хочу тебя выпить в танце
шальном!
Гибкая, страстью палимая,
песни моей зерно!
Шаль словно пена на смуглой,
в поединке с бешеной румбой,
а если Антонио злится,
пусть уходит отсюда прочь:
всё равно жена его будет
танцевать со мною всю ночь!
Развяжи себя, Габриэла,
распутай
тугие путы,
чтоб сердце в груди
захотело
биться
белою птицей,
танец скорей начни ты,
танца ритм,
в ушах звучит он!
Не уйдёшь ты отсюда, мулатка,
не уйдёшь ты домой обратно,
здесь твои бедра выжмут
сладкий, как сахар, пот.
Звучит он, ритм, звучит он,
звучит он, звучит он, ритм,
ритм, звучит он, звучит он,
звон!
Очей твоих чёрных зёрна
дадут обильные всходы,
и, если вернётся Антонио,
не спросит он в шутку даже,
зачем ты танцуешь так…
Мулатка со смуглой кожей,
никто ничего не скажет
или, сбитый ударом, ляжет
и, шатаясь, уйдёт вот так,
сам Антонио слова не скажет
иль, шатаясь, уйдёт вот так,
даже самый упрямый не скажет
иль, шатаясь, уйдёт вот так…
Звучит он, звучит он, ритм,
звучит он, звучит он, звон…
Гибкая, страстью палимая,
песни моей зерно!
У ГРОБА МОНТЕРО
Умел зажигать ты зори
огнём своей буйной гитары,
игрой тростникового сока
в твоём теле живом и гибком,
под луною бледной и мёртвой!
И была твоя песня сочной,
смуглой, точно спелая слива.
Ты, что пил, никогда не пьянея,
и был прозван «Лужёной глоткой»,
в море рома без якоря судно
и наездник искусный в танце,—
что же будешь ты делать с ночью,
ведь над ней ты больше не властен,
и откуда вольёшь в свои жилы
крови той, что тебе не хватает,
той, что вытекло много из раны,
нанесённой ударом кинжала?
Ты сегодня убит в таверне,
друг мой Монтеро!
В твоём доме тебя ожидали,
но тебя принесли туда мёртвым,
говорят, была пьяная ссора,
но тебя принесли уже мёртвым,
говорят, он был твоим другом,
но тебя принесли уже мёртвым,
сталь кинжала едва блеснула,
но тебя принесли уже мёртвым…
Вот чем кончилась пьяная драка,
Бальдомеро, плясун, забияка!
У гроба две свечки горят,
слабым светом мрак разгоняя,
для кончины твоей бесславной
даже этих свечей хватает.
Но горит на тебе, пламенея,
рубашка красного цвета,
твои кудри огнем полыхают,
твои песни свечами тают,
для тебя не жалея света…
Ты сегодня убит в таверне,
друг мой Монтеро!
Луна показалась сегодня
как раз над моим окошком,
вдруг упала она на землю
и осталась лежать на дороге.
Мальчишки её подобрали,
чтоб лицо ей отмыть от пыли,
а я взял её тихо ночью
и тебе положил в изголовье.
ТРИ САМЫЕ МАЛЕНЬКИЕ ПОЭМЫ
1
Тянись, малышка-стебелёк…
Тянись, малышка-стебелёк,
тревожь земной покров,
там, под землёй, ведь тоже лес
из крохотных ростков,
и в том лесу ты — баобаб,
огромный и ветвистый,
и на ветвях твоих сидят
с блоху размером птицы…
Тянись, малышка-стебелёк
зелёненький, сквозь тьму,—
я буду ждать твоих ветвей,
чтоб в их тени уснуть,
чтоб по ночам сквозь них смотреть
на бледную луну.
2
О ветер, ты, чей лёгкий вздох…
О ветер, ты, чей лёгкий вздох
едва касается цветов,