Ксения Волжанская… Одно только звучание этого имени до сих пор щемило сердце. Именно так звали ту, которую он когда-то так страстно и безумно любил. Ту, которая раз и навсегда затмила для него всех остальных женщин в мире и кто оставила в его сердце незаживший шрам… Правда, об этом не знал никто, ни одна живая душа. Даже Георгий, который в свое время их познакомил.
Отец Ксении, Борис Семенович Волжанский, был научным руководителем и любимым наставником студента Латария. В студенческие годы Жорка на него только что богу не молился, искренне считал величайшим ученым в мире и к тому же Врачом и Педагогом с большой буквы. Он постоянно бывал у Волжанских и в профессорской квартире на Фрунзенской набережной, и на даче в Софрине, сделался почти что членом семьи и, разумеется, подружился с детьми, которых у Бориса Семеновича было двое – Саня и Ксаня, как их звали дома.
Александр, несколькими годами младше Георгия, учился тогда в старших классах, а Ксения только что родилась и была совсем еще крошкой, двух или трех лет от роду. Ее появление на свет явилось для немолодых уже родителей полной неожиданностью. «Поскребыш», – ласково называл дочурку профессор.
Хорошенькая, умненькая и с первых же дней жизни очаровательная Ксюша, разумеется, была в семье всеобщей любимицей. При этом девочку ухитрились не избаловать, возможно, потому, что она не стала для Волжанских центром вселенной. Мать и отец много работали, дедушек и бабушек уже не было, а держать прислугу в те времена не было принято, поэтому большинство забот о малышке легло на плечи старшего брата. Саню, впрочем, такое положение вещей нисколько не угнетало. Он обожал сестренку. С удовольствием с ней возился, а едва девочка стала чуть подрастать, стал брать ее с собой – на прогулки, на встречи с друзьями и даже на свидания с девушками. Это было своеобразным тестом: если барышня при виде пухленького рыжекудрого создания корчила недовольную гримасу – значит, Сане она не подходила. Впрочем, к чести Ксении надо сказать, что ребенком она была удивительно «удобным». Никогда не капризничала, почти не требовала к себе внимания, играла сама с собой или сидела тихонько в стороне, прислушиваясь к разговорам взрослых, а потом вдруг выдавала что-нибудь настолько серьезное и умное, что все вокруг только диву давались.
Голубеву все эти подробности были известны только по многочисленным рассказам. Иногда он даже жалел, что не познакомился с Ксюшей во времена ее веснушчатого детства, рыжих косичек и гольфов с помпонами. Тогда бы он, как и все остальные в Жоркиной компании, относился бы к ней как к ребенку – глядишь, ничего бы и не было… Но он встретил Ксению, когда она уже стала взрослой девушкой, заканчивала «первый мед», писала дипломную работу с непроизносимым и абсолютно непонятным названием и готовилась в ординатуру. Леонид отлично помнил, какой увидел ее в первый раз, на дне рождения Люды Латария, – юное, еще по-детски свежее личико, соблазнительная фигурка с великолепными формами, умные карие глаза, длинные темно-рыжие волосы, которые то и дело падали ей на лицо, старенькие джинсы и оригинальный свитер с широкими, точно крылья, рукавами, сужающимися к запястью (потом выяснилось, что такой фасон называется «летучая мышь», а свитер Ксения связала сама). Прелестное дитя горячо и очень авторитетно спорило о чем-то философском с людьми чуть не вдвое старше ее, умело ссылаясь на Пьера Абеляра, Кьеркегора и кого-то еще, чьих имен Голубев тогда даже и не слышал, а потом взяло гитару и запело тихим нежным голосом что-то удивительно лирическое про летний вечер у лесного костра.
– Кто эта рыженькая? – улучив минуту, спросил Леня у Жорки.
– Здрасьте, приехали! Да это ж Ксюха Волжанская, Санькина сестра! Ты что, не узнал ее, что ли?
– Как я мог узнать, если никогда ее и не видел? Слышал много, а вижу впервые, – отвечал Леонид.
– Да что ты! – всплеснул руками Георгий. – Это упущение надо немедленно исправить! Ксанька, беги сюда, я тебя сейчас с лучшим в мире чуваком познакомлю!
– У вас царское имя. – После Жоркиной комической церемонии представления серьезность ее тона была особенно ощутима.
– Царское? – удивился Голубев. – А мне казалось, цари были сначала сплошь Иваны да Петры, а позже – Александры и Николаи.
– Ну, не только, – возразила девушка. – У нас была масса царей и с другими именами: Павел, Федор, Борис, Алексей, Михаил… Но я говорю не о русском царе, а о спартанском. Который мужественно дрался с персами, хотя у него было всего триста воинов против целой армии. Конечно, они пали смертью храбрых, но навсегда остались в истории как символ героизма…