Марго одеяльной гусеницей вползла на свою полку и прикинулась мёртвой. Я цербером воссела на своё место, вооружилась варёными яйцами и поста уже не покидала до тех пор, пока весь этот сватовской парад не вышел на станции, где в их ожидании томились дембеля.
Уходя, главный аксакал погрозил пальцем одеялу на верхней полке (Ритка отлучилась в клозет, но этого никто и не заметил) и молвил: «Пожалеешь, что счастье упустила!» Одеяло ничего ему не ответило. Так и ездит до сих пор по Рассеюшке, несчастное.
В своём стремлении сделать нашу жизнь сытой, проректор наш, дальновиднейший человек, был абсолютно непреклонен. Понятно, что руководствовался он не токмо человеколюбием, но и здоровыми опасениями относительно нас, здоровых и лютых до жратвы православных юношей и девушек. То, что мы, голодая, ничтоже сумняшеся, пошли на бытовую уголовщину, своровав у старосты Артёма Никифоровича, ключи от склада с провиантом и опустошив его подчистую, навевало определённые мысли, что мы и пришьём кого-нибудь в дальнейшем и не поперхнёмся. Поэтому девиз: «Кормить во что бы то ни стало!» прочно засел в голове у нашего батюшки. А так как он был человеком и слова, и дела одновременно, работа закипела сразу же.
Первым от приступа чадолюбия пострадал директор местной птицефабрики. Обмолвлюсь, что батюшка наш был матёрой «совой», и все важные дела, кроме, конечно же, богослужений, он предпочитал вершить по ночам. Ночной звонок застал директора кур, гусынь и их яиц врасплох. В церкву, а верней, в семинарию, срочно требовалась птица. Много птицы. Хотя бы штук сорок, для начала. Директор не стал уточнять — для чего, мало ли что эти церковники там по ночам делают, страшно подумать, но птицу отправил ночной же лошадью. Сорок гусей и гусынь, как с куста. Живьём. С перьями, крыльями, шеями и остальными органами. Видимо, подумал, что при семинарии будет действовать передвижной гусиный цирк или студия юннатов.
Весь этот длинношеий десант высадился в церковной ограде в три часа утра. С гоготом и хлопаньем крыльев, переполошив всех церковных котофеев и нас в придачу. Батюшка лично руководил операцией с видом главнокомандующего. Страшно довольный собой.
Поутру нас всех освободили от занятий и участия в богослужении и приказали всем составом явиться пред светлые очи проректора. Мы радостно поскакали судьбе навстречу (шутка ли, весь день не учиться). Но, как это обычно и бывает, халява повернулась к нам самым страшным из своих ликов. Гусиной толпой, также безостановочно гогоча, мы толпились в приёмной нашего батюшки. Он вышел и с видом пророка Илии, к которому уже прилетела огненная колесница, начал молча нас всех рассматривать. Мы резко притихли и поняли, что больше подарков от «кармы» нам сегодня не будет.
Первый вопрос, который случился в звенящей тишине, прозвучал как-то странно для нас: «У кого бабки в деревне живут?» Естественно, мои бабки жили везде, и я со свойственной мне тупой правдивостью и желанием блеснуть могучими родственными связями, тут же об этом и сообщила. В глазах отца нашего Леонида загорелся огонь армагеддона и всех геенских окрестностей. Возмездие увидела я в этом огне сразу. «Ты — будешь рубить гусей! А ты (тут он свои геенские глаза вперил в трясущуюся Маргариту), будешь ей помогать! Братия (это наши сокурсники) гусей будет ощипывать!»
Молча стояли мы перед батюшкой и тихо обалдевали. Я попыталась что-то вякнуть, типа того, что я за всю свою 16-летнюю жизнь только двух мух дедовой мухобойкой изничтожила, но мне никто не поверил. Маргарита по своей еврейской привычке пыталась упасть в обморок и тем самым добиться, чтобы минула её чаша сия. Но я поддержала падающую сестру во Христе и не дала ей избежать подвига. Воспрянувшая Маргарита тут же проскулила: «А чё это сразу мы? Вон какая у нас братия мощная и безжалостная! Пусть рубят они!» С того самого момента мы узнали о том, что будущим пастырям руки в крови обагрять ну никак нельзя. Даже комаров в алтаре шмякать газеткой нельзя, не то что гусей.
Первой частью нашего плана, естественно, был — побег. Но это дело прозорливый батюшка пресёк на корню, тут же вызвав сторожа и сообщив ему, что: «Этих двух — пасти, как гусей, и никуда не выпускать». Злорадствующий Артём Никифорович (о, он был отмщён по полной программе, за ключи и за осетрину, нами уворованную!) вручил нам огромный топор, весом в пол-Маргариты, и выдал огромную чурку — место казни гусиного отродья. Благочестивые братья наши любезно оттащили эту чурку на хоздвор, где по-хозяйски разгуливали ничего не подозревающие гуси.