– А я ужасно в лес хочу, – вздохнул доктор Рыжиков по природе. – Наверное, я в душе волк, и как меня ни корми… Мы с Рексом родственники. Нам надо тереться о деревья, кататься по траве, выть на луну и лаять друг на друга. Если бы нас отпустили, мы убежали бы в лес или в горы, жили бы честным разбоем, я его научил бы смелости, он меня – мышей есть… Есть теория, что в каждом человеке сидит какая-то зверушка. В общем, это и научно. В нас наслоились нервные системы, начиная от амебы. Затем все по очереди: червяки, рыбы, птицы, птеродактили… – Он обрисовал червяка ящерицей, потом зубастой акулой, потом своим любимым волком, потом добродушным слоном. – И кто-то застрял в этом лифте… И так и остался… Вороной… Или крокодилом…
– Ты тюлень, папа! – сказала суровую правду Валерия. – Волк не жалеет ни ягнят, ни зайчат, режет всех. А ты переваливаешься с боку на бок и жмуришься. И ешь кефир и травку.
– Все мы немножко лошади, – покорно вздохнул доктор Рыжиков. – Ты в таком случае рысь. С примесью ехидны. У тебя мелкие острые зубы, злая высокомерная улыбка, быстрая реакция…
– Кого же это я загрызла? – заинтересовалась Валерия.
– А я, чур, ежик! – закричала Танька, не дав доктору Рыжикову ответить, что Валерия еще загрызет многих.
– А я мартышка! – обрадовалась Анька. – У-у!
Доктор Рыжиков ловко обвел своих слонов и ящериц и поверх всех образовался человек. Снизу к нему приделался велосипед, сверху – берет. Человек в берете ехал на велосипеде, неся внутри себя множество всякого зверья.
– Вот и венец творения, – представил свое произведение доктор Петрович. – А знаете, что венчает это грандиозное сооружение?
– Берет венчает! – сразу нашла Танька.
– Велосипед! – солидно поправила Анька.
– Овсяная каша, – брезгливо оттопырила губу Валерия.
– Пожалуй, хороший компьютер, – прямолинейно подошел к делу Валера Малышев.
Доктор Рыжиков только открыл рот, чтобы сказать про свои любимые лобные доли. Какие они замечательные, и как обязывают каждого хорошо учиться и помогать дома старшим (отчего Анька с Танькой сразу сморщились бы: опять завел про свое лобное место). И как надо беречь лоб от ударов. Лобные доли были третьим незыблемым постулатом воспитания, исповедуемым доктором Рыжиковым вместе с велосипедом и овсяной кашей.
Но, посмотрев в окно, он почему-то промолчал.
От калитки по кирпичной дорожке в очень красивой солнечной светотени к дому шла девушка в длинном зеленом платье. Платье было вечерним, а час был утренним. Поэтому доктор Рыжиков и задумался. Кроме того, с каждым шагом все виднее становились трагические глаза девушки. Не говоря ни слова, она остановилась у окна и стала смотреть через комнату на доктора Рыжикова. От этого молчания и взгляда все вдруг оглянулись и тоже увидели ее.
– Маша… – сказал наконец доктор Рыжиков. – Вы как классический женский портрет в иссохшей раме нашего окна.
Она трагически молчала.
– Я бы назвал вас «явление весны народу», – вынужден был дальше заполнять паузу доктор Петрович. – Если бы уже не начиналось лето…
Перед комплиментом Маша не устояла и робко улыбнулась. Но продолжала чего-то ждать, глядя на доктора Рыжикова. Ему пришлось подняться, перегнуться в окно, оказаться наполовину в саду и там выслушать несколько слов шепотом на ухо. Все притихли, гадая по его спине, доброй или худой будет весть.
– Вот и прекрасно! – выпрямился он. – Один велосипед по блату освободился. Я приглашен в гости.
Девушка Маша замкнулась. Анька с Танькой надули губы. Валерия прищурилась на зеленую пришелицу. Но вслух никто ничего не сказал. Это было не принято и бесполезно. Четыре велосипеда (взрослый, дамский и два полувзрослых) нехотя протарахтели по кирпичной дорожке, выложенной лично доктором Рыжиковым. Протарахтели и продренькали, что что-то вдруг расклеилось, что зря со вчерашнего вечера так радостно резали колбасу к бутербродам (любимую в отличие от нелюбимой овсянки) и заливали в термос чай.
– Красивый у вас сад, – вырвалось у зеленой девушки.
– Запущенный, – почтительно ответил доктор Рыжиков. – Как вся семейка. Зато у вас замечательно модное платье. Я бы изобрал вас царицей бала.
Вместе со старинными маршами доктор Петрович обожал и старинные вальсы.
– Сейчас придем на бал, – сказала она и заплакала.
Среди сногсшибательной молодой сирени, нежных зарождающихся роз, отцветающих яблонь и вишен, наверное, никогда еще не было такой грустной девушки. Ни на одной картине. И на улице тоже. Поэтому у встречных молодых людей захватывало дух и они спотыкались, заглядевшись на Машу.
– Смотрите, в каком вы успехе, – порадовался доктор Рыжиков. – Себе завидую. – И спросил непонятно о чем: – Давно?
– Со вчерашнего вечера, – ответила она не более понятно. – Все, брошу я этот бал. Если не выйдет, не вернусь. Переночую на вокзале и уеду. К маме… И вас только зря мучаю. И все время боюсь.
– А вы не бойтесь, мучайте, – серьезно сказал доктор Рыжиков. – Я думаю, выйдет.
– Вот наш крейсер, – сказала зеленая Маша.
Из всех этих непонятностей пока было понятно, что крейсер – пятиэтажка, обвешанная по балконам бельем. К каждому балкону подводила своя наружная лестница, так что все квартиры имели капитанский мостик.
– Ну что ж, – решился доктор Рыжиков. – Наверх вы, товарищи, все по местам? А вы пока куда?
– Пойду на речку, утоплюсь, – решила зеленая Маша.
– Утопленные и повешенные лучше поддаются реанимации, – одобрил выбор доктор Рыжиков. – Если, конечно, не проломлена теменная кость или не сломан шейный позвонок с повреждением спинного мозга. Так называемый синдром ныряльщика. Проходили? Так что не прыгайте вниз головой, а постарайтесь солдатиком. Крепко зажмурьтесь, наберите в грудь воздуха и прыгайте стоя. Как мы на парашютной тренировке. Нам лейтенант Бабакулов приказывал зажать между сапог расческу, и кто уронит – добавка в пять вышек. Вот только неудобство с вашим бальным платьем. Раздуется как парашют, накроет пузырем, вместо того чтобы камнем идти ко дну, будете барахтаться, визжать противным голосом, мальчишки прибегут хохотать… Другое дело – в купальнике. Эффектно, элегантно, грациозно. И главное, ноги красивые.
– Да ну вас, – отвернулась Маша спрятать улыбку, несовместимую с ее трагическим решением.
– Идите-ка в кино, – дал совет доктор Рыжиков. – Там две серии «Гамлета». И обе, говорят, без дураков. Говорят, там Смоктуновский какой-то объявился с новой трактовкой. Я все рвусь, да не судьба. Был бы моложе – сам повел. А из кино – на танцы…
– Вы придумаете…
Крейсер гостиничного типа переживал полундру. На всех надстройках с длинными общими перилами суетилась команда. Все вытянули шеи – и именно туда, куда поднялся доктор Рыжиков. По обнаженной, как ребра на рентгене, лестнице он дошел до источника скандала и позвонил в дверь на третьем этаже. Из-за перегородки с соседнего балкона высунулась осторожная голова и предупредила: «У него там ружье! Мы вызываем милицию».
– Я как раз из милиции, – любезно сказал голове доктор Рыжиков, – Пойдете свидетелем?
Голова скрылась. Доктор Рыжиков позвонил еще раз. Потом еще. Пока не дозвонился до того, что в дверь грохнуло что-то стеклянное и хриплый голос заорал: «Пшел вон!»
Доктор Рыжиков вздрогнул, но позвонил снова. «Стрелять буду!» – предупредил гостеприимный голос.
– А реанимировать тоже? – спросил доктор Рыжиков в дверь.
– Реанимировать?! – захохотали там. – Пусть лысый черт тебя реанимирует!
– Успешная реанимация облегчает участь обвиняемого, – терпеливо пообещал доктор Рыжиков.
– Ты, что ли, Петрович? – узнали его наконец.
– Я, – признался он кротко.
– Чтой-то голос не твой, – усомнились внутри. – Ее там нет?
– Отослана в кино, – доложил доктор Рыжиков. – Ты в безопасности.
Дверь приоткрылась. В щели возникло узкое нетрезвое лицо. Не теряя момента, доктор Петрович просунул в дверь носок туфли – на случай, если его не узнают и захотят захлопнуть.
– Мастер! – Узкое лицо стало чуть шире от пьяной улыбки. – Родной. Весьма. Какого же ты… Голос вроде не твой, а рожа твоя. Может, ты вампир в образе мастера? Пришел напиться моей крови?