Он уловил движение в лесу застывших изваяниями практиков. Первый шаг даже не дошел до сознания, второй — разум отмел на предмет опасности и продолжил давить мозг паршивыми идеями. Третий — вызвал смутное беспокойство.
Четвертый заставил горячую кровь остудить голову, обратить внимание, пока не стало поздно, понять в чем, собственно, дело, кто вообще будет рисковать попаданием в ад хаотично-хищнических алых пятен
Вань сделал пятый шаг совсем рядом с ним, на расстоянии протянутой руки, чтобы с шаркающей, стариковской неторопливостью буднично войти в единственную красную область, что оставалась неподвижной.
Даже Боги не могут отобрать у людей право выбора.
Саргон почувствовал, как его тщательно собранный карточный домик логики, послезнания и верных решений начинает рушится, облетать под духовным ветром мин тан.
Остальные поняли не сразу. Пялились на старика, на его лицо с желтушным, блеклым, осененным аварийным сиянием красной области отсветом. Пялились пока багровое пятно не начало дико пульсировать, пока из-под его ног не стали вырываться похожие на окалину излишки природной Ци.
— Что ты делаешь, отец⁈
— Хватит!
— Мы можем…
— Идите дальше, — просто произнес Вань, когда алые жгуты впились ему в запястье, обхватили ноги толстыми лианами энергетических щупалец, принялись жрать чужую Ци — жадно, со скоростью промышленного насоса.
Грохот и подземные толчки моментально снизили интенсивность.
Без них мрачные, подавленные фигуры стали еще заметнее.
— Не делайте такие лица, друзья, — Вань улыбнулся, его лицо смягчилось выражением усталого счастья, — всю свою жизнь я пытался прикоснуться к вечности, как я могу отступить теперь, когда она сама держит меня за руку?
Его глаза не смотрели на сына, взгляд сквозил сквозь него, сквозь неверного командира, сквозь боевых товарищей, сквозь странного ребенка, нет, уже юноши, более взрослого разумом, а теперь и статью, чем его излишне приземленный сын.
Скользил по земным фигурам, не различая ни лиц, ни красок.
Его глаза теперь принадлежали трансцендентности.
Саргон взял его за руку, к другой прикоснулся Кань. И они стояли так все мгновения долгой, старческой агонии, пока он посвящал свою жизнь Богу Шан-ди ради персиковой долины посмертия.
Старческая ладонь выскользнула из чужой хватки с силой неизмеримой, подавляющей силой жертвенной души. Тело засветилось изнутри Ци летописных недр, лицо принялось меняться, как меняются времена года. Несчастный старик, что слишком долго нес свою страсть.
Теперь время его страсти отрастить крылья.
Они ушли, когда в нем больше не осталось ничего человеческого. Алтарь довольно гудел, где-то раздавался шепот императорских предков. Ни имени, ни фанфар, ни земных поклонов. Все унес с собой в вечность.
Их строй был неполным. Просто кого то не хватало. Одного ворчливого- старика, одного верного соратника.
Больше некому рассказать Саргону о мире, в котором ему посчастливилось жить.
Коллективный вздох стал ему эпитафией. Никто не проронил ни слова, ни взгляда, ни единой слезинки. Ветер снаружи утих, землетрясение снизило мощность — стихия тихо плачет от счастья в юдоли нижних пределов.
Только неуместный шепот шагов в последний раз произнес пустое, мертвое имя — практики спешили покинуть Ясные Залы.
Угрожающая тряска почти прекратилась, однако подземные толчки все еще волновали вздыбленный, оскверненный изломами пол под ногами. Впрочем, это больше ничего не меняло. Никто не хотел оставаться в мин тан дольше необходимого.
— Мы чисты, — прервал молчание Алтаджин, — проклятия больше нет. Великий Предок Шан-ди исцелил нас полностью, без остатка и условий. Теперь мы можем идти. У тебя есть что-то добавить, Чжан?
— Этот хотел предупредить: исцеление — не единственный дар за прохождение Испытаний полного круга Молодой Солнечности.
— Да, ты говорил о видениях, когда описывал цель и смысл Залов, — вдруг вспомнил Саргон.
Ох, как же давно это было.
— Пророчество. Каждый увидит нечто свое, стоит только покинуть Великую Кумирню.
После этих слов они начали уходить через дверь в КуньЛуньскую башню. Дверь основательно перекосило, несколько камней завалили каменную арку, скособочили дебелый косяк. Дверь больше не двигалась, трагично полуоткрытая на весь остаток трансцендентности Ясного Зала.
Пришлось протискиваться через нее гуськом и по одиночке.
Саргон остался рядом с Канем, положил ему руку на плечо, хотя видел сухие глаза своего ровесника.
— Он как обычно бросил меня, как бросил всю нашу семью ради странных, никчемных знаний и попытки прикоснуться к вечности, — вдруг произнес мальчишка, — я всегда думал, как именно он убьет меня. Не сам, о великие Боги, конечно нет, — он рассмеялся серией натужных вздохов.