Перегрин не вдавался в подробности, рассказывая эту часть своей истории, и потому Анна не могла составить себе понятия о тех задатках, которые уже обнаруживал тогда будущий герцог Орлеанский, регент Франции, но она ясно видела, что в это время так называемый им демон взял полный верх над молодым человеком. Она недаром провела несколько месяцев в С-т-Жермене и знала о распущенности нравов парижского общества, прикрытых внешним видом приличий, восстановленных мадам де Ментенон.
Но, по-видимому, у Перегрина в это время еще бывали сильные порывы раскаяния, и насмешливый тон, с которым он относился к ним в своем рассказе, производил на нее самое тяжелое впечатление.
Он искал службы при Дворе в надежде встретиться с мисс Вудфорд, и был страшно огорчен, узнав, что она уехала в Англию. На него всегда производило впечатление и трогало прелестное лицо изгнанной королевы, потому что ее глаза и выражение лица почему-то напоминали ему м-рис Вудфорд и Анну; но воспоминание о них в то же время усугубляло его сознание, что он брошен всеми и предоставлен самому себе и той борьбе с злым демоном, который преследовал его.
Он рассказал подробнее случай, бывший с ним около трех лет до их свидания, имевший значительное влияние на его дальнейшую судьбу.
– Я находился в свите герцога во время его прогулки в Версальском парке, – сказал он, – когда мы все заметили какое-то смятение. Глаза всех кавалеров и самого короля, в том числе, были устремлены на вершину большого каштана; посреди их стоял аббат Фенелон с своими маленькими воспитанниками, из которых младший, герцог Анжу, заливался горькими слезами, а старший, герцог Бургундский, был в страшном гневе и только что не валялся по дерну, от чего удерживал его аббат, державший его за плечо.
– Я не дам ее убить! Она моя! – кричал он. – Предметом, сосредоточившим все их внимание, была маленькая обезьянка, с каким-то лоскутком бумаги сидевшая на самой верхушке дерева. Кто-то подарил зверька внукам короля; обезьянка была теперь главным фаворитом и, сорвавшись с цепочки, как-то пробралась в кабинет короля, где заседала с видом министра; кто-то спугнул ее, и она выскочила в окошко с одним важным документом; сидя на дереве, обезьяна как будто прочитывала его, прерывая свое занятие, чтобы бросать листья и сырые каштаны в тех, кто хотел спугнуть ее камнями, и забираясь все выше на дерево, куда никто не решался последовать за ней. Сколько я помню, схваченным ею документом было письмо от испанского короля; все министры были в ужасе, что зверек начнет рвать его в клочки, и уже было послано за мушкетером, чтобы подстрелить ее.
Я преклонил колено пред королем и просил позволения попытаться поймать обезьяну. К счастью, мушкетер нашелся не так скоро, как они ожидали, и у меня оказалось довольно времени. Взобраться на дерево было привычным делом, но я двигался осторожно, чтобы не испугать мартышку, которая могла перескочить на какую-нибудь тонкую ветку, не способную выдержать моей тяжести. Когда я добрался до толстой ветви, на значительной высоте, где я был виден ей, я вынул письмо, к счастью оказавшей в моем кармане, и медленно прочел его в то время, как обезьяна не спускала с меня глаз, и потом стад аккуратно складывать его по всем перегибам. Зверек точно подражал мне, не подозревая, бедняга, что на него уже было наведено ружье, и мушкетер только ждал первой попытки разорвать письмо, чтобы спустить курок, но остановился, повинуясь знаку короля, который не хотел, чтобы любимец его внука был убит на его глазах. Сложив письмо и перегнув его в последний раз, я бросил им в обезьянку. К моей радости, она отвечала мне тем же и бросила свое письмо мне в голову. Мне удалось поймать его, и одновременно с этим, когда обезьяна приблизилась ко мне, чтобы отнять его, я схватил ее за цепь и потом спустился вместе с нею на землю под громкие крики «браво». Все неистово махали шляпами и подняли такой шум, что я едва мог добраться до земли. Но кое-как, весь оборванный, растрепанный, причем мой парик остался на дереве, я имел счастие, стоя на коленях, вручить письмо королю, а обезьяну – молодым принцам. Я поцеловал руку его величества, герцог Анжу поцеловал обезьяну, а герцог Бургундский сам обнял и поцеловал меня; после чего он упал на колени перед своим дедом и просил прощения за свой гнев. Все говорили, что моя карьера сделана и что своею ловкостью я заслужил, по крайней мере, cordon bleu.