— Как же я буду писать о шпионской деятельности, не имея фактов. Это называется «уткой»! Не так ли вы всегда мне говорили об этом.
— Утка, благословленная сверху, — это уже гусь, — осклабился Флик. — Надо писать так, чтоб все поверили. Конечно, я мог бы отдать этот материал другому, но у тебя, Гюнтер, это лучше получится. Читатель тебя боготворит!
— Особенно после публикации первой части репортажа, — горько пошутил Бейкер. — Нет, я не буду высасывать сенсацию из пальца.
— Ну, ну, Бейкер! Зачем же «из пальца»?.. Я подскажу тебе, как это сделать. В интервью с этими… из палаточного городка ты мог бы ввернуть фразу о том, что у редакции есть некоторые данные об агенте русской разведки…
Флик достал из стола увеличенный фотофрагмент бейкеровского снимка, на котором красовался злополучный генерал:
— Вот он. Мы напечатаем этот портрет рядом с твоим репортажем и дадим к нему подпись: «Не этот ли маскарадный генерал — агент Москвы?»
Видя, что на Гюнтера такой поворот разговора не произвел впечатления, редактор заторопился:
— Нет, это не я придумал. Это — так! Его уже ищет полиция. Не веришь — позвони в полицейпрезидиум. Там скажут тебе…
— Ничего мне не надо говорить. Я и так знаю.
— Знаешь? — Глаза Флика расширились.
И Бейкер рассказал шефу о посещении Дорнье.
— Вот и отлично, что комиссар полиции — твой друг! — воскликнул Флик. — Ты сможешь сослаться на него. Надеюсь, он не откажется… Давай! Пиши скорее!
Редактор хлопнул Гюнтера по плечу и подал ему со стола хвост его репортажа со следами правки.
— Сколько тебе нужно времени?
— Неделю.
— Это долго. Три дня, не более!
— Хорошо, три, — машинально сказал Бейкер, думая о чем-то своем.
В душе Гюнтера творилось невероятное. Ее раздирали противоречия. Получив задание Флика и нисколько не веря в осуществление этого задания, журналист побрел опять к своему влиятельному другу. Так уж устроен человек, что в трудную минуту он ищет сочувствия у близких по духу. Но на сей раз визит, к Дорнье не принес Бейкеру облегчения. Наоборот, он только увеличил душевное смятение репортера.
Не успел Гюнтер перешагнуть порог резиденции Дорнье, как к нему подбежала секретарша и, схватив его за руку, буквально потащила к дверям кабинета:
— Господин Бейкер! Проходите. Вас уже два часа разыскивает господин комиссар полиции…
Дорнье разговаривал с кем-то по телефону и горячо при этом оправдывался. Когда он положил трубку, Гюнтера поразило расстроенное лицо Вольфганга.
— Черт побери! — стукнул в сердцах по столу комиссар. — Не дотянешь до пенсии! И какой идиот придумал поставить возле нашего города этот «Реттунг»? И еще этот пожар! Не могли подождать с ним, пока я уйду в отставку!.. «Наше спасение!» — он иронически усмехнулся. — И как тебе пришло в голову назвать эту американскую компанию убийц нашим спасением?
Дорнье в отчаянии обхватил голову руками, потом, словно очнувшись, спросил:
— Что у тебя нового?
Бейкер рассказал ему о разговоре с Фликом и о полученном задании.
— Вот-вот! И я тебя искал по этому же поводу! Люди должны знать полную правду обо всем, что делается у ворот и внутри «Реттунга». А то ведь черт знает что творится! Сейчас звонил мой шеф из Бонна. Он намекнул, что меня могут снять с работы, если мои люди не нападут на след тайного генерала. А главное — страшно был недоволен тем, что я либеральничаю с активистами из палаточного городка. Он так и выразился: «Не понимаю, почему до сих пор никто из них не арестован, хотя есть благоприятный повод в связи с пожаром на базе…». Ты там был. Будь добр, напиши правду, все, как есть. Я тебе верю и буду ссылаться на твой материал…
Словом, Бейкер ушел от Дорнье не только не успокоенным, а вконец озадаченным.
Остаток этого дня он просидел над новым вариантом репортажа, что обернулось для автора настоящим профессиональным кошмаром. Конфиденциальные слухи о причастности к пожару на базе русского шпиона, переодетого в форму пятизвездного генерала, никак не влезали в текст интервью с палаточниками.
Он испробовал все приемы многолетнего журналистского опыта, чтобы подогнать к старым фактам новую версию. Туманный намек не получился. Форма анонимного допроса, который приводил бы к логическому выводу: «шпион из Москвы устроил диверсию», — тоже не склеивалась. Он подавал факт сразу, делал из него сенсацию в середине материала, потом пробовал прибегнуть к эффектной концовке с риторическим вопросом. Все бесполезно! Фальшь, накладываемая на живую речь, шедшую от гневного честного сердца, отскакивала шелухой, скатывалась прочь, плавала на поверхности. Впервые Гюнтер не верил тому, что писал. И ложь проступала, как жирное пятно нефти на белых брюках. Ложь, ложь, ложь!!!