- Привет, Анни. - С этими словами Петек снял шапку. Он в принципе неплохой парень, но охотник...
- Раздевайся, проходи. Да дверь закрой, избу выстудишь!
Как-то странно он заходит, как будто не с добром. Или боится чего-то? Все они мужики - трусы, я это давно поняла. Чем бы его угостить?
- Садись, коль пришёл, - сказала ему, указывая на дубовую табуретку. - С добром аль с худом? Только не обессудь, есть пока нечего, не готовила, не ждала такого гостя дорогого!
- Да это и не нужно, - ответил он, садясь на табурет. Статный парень Петек, кучерявый да усатый, только злой больно. Все охотники злые, мне ли не знать! - Я, знаешь, дома поел, ага. А к тебе вот, по делу.
- Ну так выкладывай, - сказала я и напротив уселась. Если в жёны будет звать, думаю, откажусь. Не хватало мне с ним жить. С дядькой жила бы, только позови, да не звал он, даже когда сама в услужение напрашивалась.
- Ты вот, говорят, в лису обращаешься, - сказал он, а сам зенки вылупил, ждёт, что я на это скажу. А что сказать? Я девка крепкая, в обморок не падаю.
- И кто говорит, - спросила, нагло глядя ему в лицо зелёными своими глазами.
- А не всё ли равно? Сорока, допустим, на хвосте принесла, ага.
Шутит, гад.
- А только если скажу кому, сама знаешь, что будет, вот.
Ах так?
- Так ты этой своей сороке глаза вырви, чтоб не видела, чего нет. А потом и клюв завяжи, чтоб не лаяла про честных людей! А нет, так я сама ту сороку найду и волосья ей повыдираю!
- Может и повыдираешь, - сказал он, ногу на ногу закинув, а сам на меня смотрит. Внимательно так, как из арбалета целится. - А только я сам это видел, в лесу. Знаешь, есть там такая поляночка, с двумя ёлочками, - и дальше всю мою любимую поляночку описывает, на которой я обращаться люблю. Подглядел, гад! А мне-то что делать? Ведь потребует чего-то, знаю я этих мужиков, одного им надо. А только шиш ему!
- А больше, - с улыбкой так сказала ему, - ты там ничего не видел? Чёртиков там зелёных, или например, святого Николая с подарками? Так это не ко мне надо, знаешь ли, это к Тересии-хромоножке, она тебе очищенной нальёт, поправиться с похмела. От меня-то чего хочешь?
- А ничего! - хлопнул он себя по бокам. - Только на стаю лисью меня выведи и всё! А уж я никому не скажу, куда ты по ночам ходишь и где гуляешь, когда в город уходишь, во! Я ведь нарочно у дружков-то в городе спрашивал про тебя, ага! Никто тебя там не видел, никто!
Стаю ему. Ага, сейчас. Только мне и не хватало в шубе из Карнаухого щеголять.
- Ой, поглядите на него! Дружки у него в городе! Так город-то он большой, за всеми не уследишь, ой, не уследишь, парень!
- Да ты, Аннэ, не сомневайся, я ж не обману! Деньжат отсыплю, я уж и с купцом сговорился, - сам в глаза смотрит, змей, наклонился ко мне этак, доверительно. - Да не обижу, ага. Ещё и зайцев приносить буду, изредка. Если того, значит, попросишь.
- Ну вот что, - встала я и решительно указала на дверь. - Не знаю я, о чём ты говоришь, да и знать не хочу. Поздно уже, проваливай. Да к знахарю зайди, пусть тебе от головы даст что-нито!
- Последнее слово? - спросил он, вставая из-за стола.
- Да!
- Уверена?
- Уверена!
- Хорошо.
Тут он подошёл к двери, открыл её пинком и крикнул:
- Сюда, падре! Призналась ведьма!
Набилась их тут толпа целая, падре впереди всех, да пономарь, да мельничиха да ещё народу всякого. Мелькнула мысль запоздалая, полы затопчут, да где там полы! Руки скрутили верёвками, как ни отбивалась, да потащили на площадь, в чём была. Ох, кричала, звала помочь, да толку что... только били сильнее от бессмысленной ярости, да от веселья лютого. К столбу привязали, крепко, не сбежишь. В лису обратится, да выскользнуть? Не успеть, никак не успеть! Ох, прости мне дева пресвятая прегрешения мои, взмолилась я, да мне падре как даст по губам, только чувствую во рту вкус солёный. А глаза у него добрые, им, попам, так положено.
- Молчи, тварь ведьминская! - говорит. - Не смей поганым языком святое имя трепать! Час твой пришёл!
И толпа кругом орёт, беснуется. И Петек, сволочь стоит, улыбается, воротник свой теребит, с намёком. Ох, добраться бы до него, да всё теперь, всё. Вот уже и хворост наволокли, вот уже огонь зажигают, и падре с книгой святой вокруг костра ходит, молитвы жуёт за душу мою, многогрешную! Молитвы? Я же кто? Оборотень, лиса? Или? Да нет же! За лис никто не молится! Человек я! Слышите! Человек! А огонь тёплый такой, ласковый, разгорается...