Мужчина сощуривает на меня глаза.
– По-вашему, это несчастный случай? Да эти мелкие засранцы… – Он ненадолго замолкает, а потом произносит: – Мы ведь сейчас не об этой кошке говорим?
Черт…
Я не упоминал о Чарли целых пятнадцать лет, но что-то в этой искалеченной бродяжке, настолько на нее похожей, вытягивает из меня признание. Она – священник в кошачьей шкуре, готовый выслушать мою исповедь.
– Девятый день рождения моей сестры, – начинаю я.
Джессика была избалована до ужаса и всегда требовала только самого лучшего. Наши родители с трудом сводили концы с концами, но в том году они как-то ухитрились устроить на заднем дворе настоящий парк развлечений: взяли напрокат миниатюрного пони и надувной замок и накупили штук сто огромных шаров из фольги, наполненных гелием.
Все это я объясняю, натягивая чистые резиновые перчатки.
– Отношения у нас с Джессикой были не самые дружеские, – продолжаю я. – По правде говоря, мы друг друга терпеть не могли. Сестра никогда не упускала случая посмеяться над моими очками и кривыми зубами.
Я вытаскиваю из стоящей на столе коробки ворох одноразовых салфеток и осторожно промокаю бока и спину кошки. На бумаге тут же расцветают темно-красные кляксы.
– На глазах у всех гостей Джессика распаковала целую гору подарков: игр, игрушек и одежды, которой хватило бы на два шкафа. Любая нормальная девчонка была бы на седьмом небе, но эта только скрестила на груди руки и надула губы. И вот сидит она посреди лужайки в своей короне и коротком красном платьице с таким видом, словно не получила ничего, кроме непарных носков.
Кошка снова чихает. Еще одно алое облачко опускается на пол и оседает на изжеванную тряпичную куклу, из которой торчит набивка. Кукла отправляется в помойное ведро вместе с грязными перчатками и салфетками, насквозь пропитанными кровью.
– И тут наши родители торжественно выносят из дома картонную коробку, – продолжаю я, надевая чистые перчатки.
Мама гордо объявила, что у них есть еще один подарочек для любимой доченьки. Все сгрудились вокруг Джессики. Она распахнула картонные створки коробки и завизжала от восторга.
Мужчина хмыкает:
– Дайте-ка угадаю. Кошка?
– Котенок, – отвечаю я и достаю из ящика стола аптечку первой помощи. – Не старше двух месяцев. Джессика запустила руки в коробку и вытащила оттуда крошечный комочек шерсти. Чисто черный, только на голове белая отметина.
Глаза мужчины сначала сужаются, потом широко распахиваются.
Испачканным в крови пальцем он обводит по контуру порозовевшее пятно на голове у кошки, но ничего не говорит.
– Джессика тут же окрестила кошку Чарли, потом обняла родителей и объявила, что именно о таком подарке она и мечтала. Затем сестра принялась расхаживать по двору с Чарли на руках, давая всем ее погладить.
Всем, кроме меня.
Я достаю из аптечки небольшие ножницы и подставляю под кошку помойное ведро. Пока я срезаю слипшиеся клочки шерсти вокруг ран, она мурлычет.
– Когда наконец настала моя очередь, Джессика подскочила ко мне и заявила, что таким уродам, как я, Чарли гладить не разрешается. Все дети засмеялись, а я заревел и убежал к столам с угощением. Потом Джессика отдала котенка маме и вместе с остальными пошла играть в надувной замок.
Очередная пара перчаток отправляется в помойное ведро. Я надеваю новые, достаю из аптечки шприц без иглы и пузырек с перекисью водорода.
– Я пытался объяснить маме, что произошло, но она, как обычно, встала на сторону сестры: Джессика просто дурачится – не надо принимать шутки так близко к сердцу. Ну а чтобы обиды поскорее забылись, я могу присмотреть за Чарли, пока они с папой ходят за тортом. Прежде чем я успел что-нибудь ответить, мама усадила котенка мне на колени и ушла в дом.
Я набираю перекись в шприц и вытаскиваю из коробки ворох чистых салфеток.
– Наверное, от столь обильного внимания Чарли перенервничала: когда я попытался ее погладить, она так глубоко вонзила когти мне в руку, что выступила кровь.
Каждый раз как я нажимаю на поршень, из-под кошачьего меха вырывается белая пена. Струйки розоватого раствора быстро впитываются в бумажные салфетки.
– Это окончательно вывело меня из себя. Даже глупому котенку Джессики я не понравился! Нужно проучить их обеих – показать, что больше я не позволю вытирать об себя ноги. И тут я заметил, сколько воздушных шаров привязано к деревянным столам.
Пока я натягиваю четвертую пару перчаток и достаю из аптечки моток бинта, мужчина снимает шляпу и начинает обмахиваться.
– Я затолкал Чарли в карман кофты и принялся обрывать разноцветные ленты, которые не давали шарам взлететь. Я набрал их штук двадцать – все огромные, серебристые, с надписью большими печатными буквами: «С днем рождения, принцесса». Притаился позади столов, переплел ленты, а снизу завязал скользящий узел – тем летом на рыбалке папа научил меня, как это делается. Чем сильнее тянешь, тем туже узел затягивается.
Мужчина переступает с ноги на ногу и оглядывается на дверь. Мы оба знаем, что он волен уйти – никто не станет его останавливать, – однако он не двигается с места.
Возможно, его удивляет, что совершенно незнакомый человек делится с ним самой сокровенной тайной из-за какой-то старой изувеченной кошки. Или он зачарован моим рассказом, словно зрелищем автокатастрофы, и не в силах побороть любопытства.
Как бы там ни было, он решает остаться до конца.
– Остальные дети играли в надувном замке на другом конце двора. Родителей в поле зрения не было. Упустить такую возможность я не мог. Я вытащил Чарли из кармана, продел ее тельце в петлю, потом забрался на стол и закричал: «Эй, Джессика, смотри, что у меня есть!»
Мужчина сглатывает комок в горле, вытягивает вперед дрожащие руки и подставляет мне кошку. Я начинаю оборачивать ее тело тонкими белыми лентами бинта.
Вскоре Джессика выскочила из за́мка и уставилась на меня. Иногда я пытаюсь увидеть всю эту картину ее глазами: брат, над которым она вечно издевалась, стоит на столе и держит в руках ее нового котенка, привязанного к связке воздушных шаров.
– Она бросилась ко мне через весь двор с криком: «Чарли! Отпусти ее! Чарли!»
Мужчина издает звук, похожий на мурлыканье. Его губы плотно сжаты, в горле что-то клокочет.
– Я не собирался причинить Чарли вреда. Просто хотел как следует напугать Джессику, чтобы она оставила меня в покое. Пусть полюбуется пару секунд, как ее котенок парит в воздухе.
По крайней мере, так было задумано.
Я закрепляю концы бинта лейкопластырем и прислоняюсь к углу стола. Слова хлещут из меня потоком – угрызения совести, накопленные за пятнадцать лет, выплескиваются наружу, заполняя крошечное помещение.
– На секунду мне показалось, что ничего не выйдет, но Чарли весила не больше мягкой игрушки. Я разжал руки, и шары рванулись вверх, увлекая ее за собой. Она закричала и забилась, но узел только затягивался еще сильнее.
– О господи… – вырывается у моего слушателя.
– Дети высыпали из за́мка и с криками указывали на небо. Джессика, поскользнувшись на горке конского навоза, шлепнулась на землю. В общем, настоящий хаос. Я обрадованно протянул руку, чтобы схватить Чарли, но мои пальцы поймали только воздух.
В кабинете становится совершенно тихо. Даже кошка, кажется, ловит каждое мое слово.
– Шары унесли Чарли слишком быстро. Слишком высоко. Поднялись над головой – не достать – и с каждой секундой взмывали все выше. Я подпрыгнул что было сил, но мои пальцы лишь слегка задели кончики крошечных лапок. Я не мог ничего сделать – только смотреть, как она улетает. Чарли проплыла мимо окна на третьем этаже, ударилась о спутниковую тарелку на крыше и исчезла за домом.
Я опускаю взгляд на забрызганный кровью пол и качаю головой.
– А знаете, что самое страшное? Когда я только-только ее отпустил, она посмотрела прямо на меня своими печальными голубыми глазами. До сих пор вижу их как наяву.