Это было весной 1942 года, когда ни нежный теплый ветер, ни душистые подснежники, сразу преобразившие степь, не принесли радости ни Смурову, ни Уткину, воевавшим на юге Украины. Вместо давно ожидаемого наступления продолжались тяжелые оборонительные бои. Все переполнял гул орудий, день за днем, опять и опять заходили на бомбежку самолеты, ухала, приседая, земля, сыпалась пыль со стенок окопов. Нет, они не бежали, но раз за разом, несмотря на все напряжение, не могли остановить противника и, огрызаясь, отходили.
Вот тогда-то, в начале лета, их обезлюдевший полк и попал в переделку.
Два больших холма с разделявшим их оврагом, которые оборонял полк, слишком хорошо просматривались, а, следовательно, и простреливались, и когда на исходе одной ночи пришел приказ отходить, то одновременно стало ясно, что полк окружен и что отходить некуда.
Перед рассветом короткой весенней ночи Смурова вызвал командир полка. Возле штаба, размещавшегося в маленькой мазанке на дне оврага, стояла, перекосившись, тяжелая машина. Она была подбита.
У входа в уже опустевший штаб, вокруг командира полка молча стояло несколько офицеров. Лица их были устало серы, они молча смотрели куда-то в рассветную даль, думая каждый о своем. Это была минута тишины впервые за много дней.
– Светает, – глухо сказал командир полка, – и если мы сейчас не прорвемся – каюк. У нас всего шестьдесят штыков, все остальные или ранены или понесут раненых. Так вот, сигнал атаки – серия красных ракет. Пулеметчикам – прикрывать наш отход двадцать минут, а потом без всяких сигналов тоже отходить. Ясно?
– Ясно! – негромко ответило несколько голосов.
– А тебе, – сказал он Смурову, – подорвать машину с боеприпасами. Сейчас же как красные ракеты – ты взорвешь! И отходишь со всеми. Ясно?
– Ясно!
– По местам!
И когда все быстро двинулись из оврага наверх к окопам, Смуров притащил ящик тола. Достал детонатор. Стал искать по карманам бикфордов шнур. Бикфордова шнура не было. А время шло. Небо заметно светлело. Все ясней выступали стены мазанок. Остались считаные минуты. Что делать?
Смуров снял с пояса гранату и привязал к ее чеке веревку, подсунул ее под ящик с толом и стал разматывать веревку, отходя от машины. Размотав ее полностью, с ужасом увидел, что веревка немыслимо коротка, а рядом Смуров не увидел больше ничего, чем можно было бы удлинить веревку. Неожиданно с радостью на фоне неба он различил провода, идущие над оврагом. Но в ту же минуту эти провода стали четкими и резкими, по небу одна за другой празднично веселыми пошли багровые пунктиры ракет. Смуров завертелся, заметался, схватился за свой ремень, а потом, услышав сразу вспыхнувшую пулеметную и ружейную стрельбу, понял, что каждая минута промедления уничтожает надежду прорваться. Ему ужасно захотелось тихонько положить на траву эту проклятую бечевку. Но он замотал головой, прилег в глубокую канаву, стиснул зубы и, сказав себе вслух "Ну! Ну же!", закрыв глаза, дернул веревку обеими руками.
Он пришел в себя от нестерпимой головной боли. Было светло. Приподнимаясь, Смуров удивился, увидев, что он бос. Второе, что его поразило – полная тишина, царившая вокруг. И третье, заставившее его передернуться и припасть к земле, была большая группа немцев, деловито растаскивающих всякие товары из сельмага.
Смуров с трудом встал и, балансируя на непослушных ногах, стараясь быть незамеченным немцами, подошел к недалеко стоявшему сараю, надеясь закопаться в кизяк, наполнявший это полуразрушенное строение.
Последнее, что он почувствовал, это искровой вихрь, вспыхнувший в голове. Это один из немецких солдат, тот самый, что недавно стащил с него хромовые сапоги, считая его мертвым, неожиданно увидев, что ограбленный им труп сначала сел, а затем двинулся к сараю, быстро догнал этого странного человека и со всего размаха ударил его прикладом в затылок.
Вот что видел собственными глазами Уткин. Он раненый лежал тут же, но уже под конвоем.
Наши поиски продолжались и в следующие дни, хотя альпинисты говорили, что это уже не нужно, что теперь слово за ними, что скоро они доберутся до пещеры, и все будет ясно.
Они деятельно готовились к штурму.
План альпинистов был такой: по одной неширокой щели (как они говорили кулуару) добраться до гребня хребтика, затем пройти по хребтику так, чтобы очутиться над балконом и уже оттуда на тросе спуститься на него. Но для этого нужно было сделать много скальной работы. И они день за днем прокладывали дорогу по щели до гребня. Это так говорится – дорога. На самом деле в маленькой щелке, под огромным углом поднимавшейся к гребню, расчищались маленькие выступы, на которые можно поставить ногу, в трещины забивались скальные крючья, за которые можно держаться рукой, укреплялась веревка, страхующая альпиниста… .