«Совсем же другое дело», – автоматически перевела Вера. Неужели она до сих пор помнит украинский язык? Лежал он себе под спудом столько лет… Оказывается, жив.
Водитель упомянул Владимирскую, а Вера знала, что на этой улице в доме 33 находится здание КГБ Украины. Значит, и гостиница комитетская. И опер этот тоже из комитетчиков. Она поежилась.
Доехали минут за сорок. Вера старалась не смотреть в окно, ей было страшно. И неуютно.
Серое четырехэтажное здание с портиком и колоннами на Владимирской, 33, выглядело неухоженным дворцом, совсем не похожим на мрачное, гладкое, какое-то вылизанное здание на Лубянке. Каменная кладка «рустика» напоминала Ленинград, и Веру чуть-чуть отпустило.
Проехав вдоль здания, свернули на Ирининскую. Девятиэтажная гостиница выглядела непримечательно, впрочем, как и все гостиницы МВД и КГБ, в которых Вере во время командировок довелось немало пожить.
– Ваш коллега, который вчера приехал, живет на одном этаже с вами, – радостно сообщил Олесь. – Вы устраивайтесь, мы подождем внизу, в машине, совещание в прокуратуре начнется через час, тут езды минут десять.
– А если пешком? – спросила Вера, любившая пешие прогулки.
– Отсюда до Резницкой километра четыре будет. Не успеете.
– Хорошо, – вздохнула она, – я постараюсь не задерживаться.
Вера Леонидовна Потапова вряд ли стала бы следователем по особо важным делам в Следственном управлении Генеральной прокуратуры СССР, если бы привлекала к ответственности и успешно доводила до суда исключительно мелких несунов или халатно исполняющих свои обязанности ночных сторожей. Она была тщательной и усидчивой, умела работать с документами и карьеру сделала на сложных многоэпизодных хозяйственных делах, разбираться с которыми мало у кого из следователей-мужчин хватало терпения. Однако опыт в ведении следствия по таким делам неизбежно повлек за собой и другое – отчетливое понимание реалий. Крупные хозяйственные руководители крайне редко были «сами по себе». Как правило, у них всегда находились заступники и поручители, которым нельзя было отказывать. Не потому, что трудно, а просто потому, что опасно для жизни и карьеры. У этой игры были свои определенные правила, Вера Леонидовна их быстро выучила и старалась не нарушать. «Главное – не привлечь к ответственности невиновного, – думала она, – а уж отпустить и оставить без наказания виновного – бог с ним, грех не велик, вон их сколько по улицам ходит, одним больше – одним меньше, ведь не убийца же, не бандит, не насильник, не грабитель, на чужую жизнь и здоровье не покушается. Ну, украл у государства, ну, живет богаче всех нас, но если я его посажу, моя собственная жизнь лучше и легче не станет». Вера никогда не была завистливой, и чужое благосостояние, равно как и чужая успешность, оставляли ее равнодушной и не вызывали того, что принято называть «классовой ненавистью». Она не жила общественными интересами и думала в основном о своей семье, своей работе, своей жизни и о себе самой.
Через два дня после приезда в Киев и ознакомления с материалами дела ей стало ясно: пресловутое «указание сверху» состоит в том, чтобы привлечь к ответственности крайних, «стрелочников», ни в чем, в сущности, не виноватых. Спустить столь громкое дело на тормозах уже невозможно, кого-то надо посадить. А тех, кто действительно виновен, сажать ну никак нельзя, это ж такие люди, такие посты занимают…
В первый же день вечером, когда она после совещания вернулась в гостиницу, к ней явился гость. С цветами, коньяком, конфетами и фруктами. Привел его к ней в номер тот самый московский коллега, который прилетел накануне. Вера моментально пришла в ярость, однако у нее хватило выдержки не сказать вслух то, что она действительно подумала. Она просто замахала руками и торопливо заговорила о том, что она с дороги, ей нужно принять душ и лечь, она очень устала и плохо себя чувствует, и вообще… Гость ретировался, а через несколько минут Вера в коридоре поймала коллегу, вышедшего из номера, чтобы попросить у дежурной заварочный чайничек.
– Свои вопросы решай по своему усмотрению, – сказала она твердо. – Но не забывай, что я – женщина…
– Причем красивая, – ухмыльнулся коллега, давно уже, хотя и безуспешно, подбивавший клинья к Вере.
– Я – женщина, – повторила она с каменным лицом, – и не смей ни сам приходить ко мне в номер, ни тем более приводить кого-то. Для тебя открыт весь мир, кроме маленького кусочка за моей дверью. Ты меня понял?