Много места в романе уделено доказательству человеческой природы Хари. Различие проходит где-то очень глубоко и невидимо. С учетом общности в роли посредников Хари и Снаута, эта параллель выглядит как рассуждение об общности европейских ценностей и для евреев, которые к тому же несут в глубинах своей культурной природы великую силу. На мой взгляд, эта апология вполне уместна для польского еврея и европейского писателя.
На этом постижение замысла Лема можно считать исчерпанным. Вряд ли он хотел сказать больше, чем могли понять сами европейцы. А других адресатов у изначального замысла «Соляриса» и не было. Однако же, откуда-то Тарковский извлек образ второй героини? Или может быть первой?
Впрочем, у Лема в польском тексте романа есть еще один персонаж женского рода – планета Солярис. Это при первом переводе на русский планета стала океаном и сменила пол. Может, Тарковский просто вернул родину-мать на законное место, но уже в образе женщины?
Станислав Лем как-то сделал важное признание в том, что писал «Солярис» не так, как все предыдущие книги. Вместо рациональной переработки предшествующих культурных образцов – самое настоящее иррациональное откровение. Когда писатель лишь записывает то, что ему открывается. Так творили все великие писатели и поэты, потому и «Солярис» – это великая литература, а не просто фантастика.
Восприятие образов подсознания через фильтр сознания – вещь всем знакомая по сновидениям. Многие глубинные смыслы стереотипами нашего сознания отторгаются и не усваиваются, поэтому архетипам и прочим «активным элементам» подсознания приходится мимикрировать под нечто «кошерное», удобоваримое для сознания. Например, духовные и душевные ипостаси своей, европейской цивилизации получают образы людей, а неразличение таковых в соседней, русской цивилизации делает ее образ бесформенным, тревожным, опасным как «живой океан». По сути, художественное творчество – есть сон, увиденный как реальность в некотором переходном, сумеречном состоянии разума. Булгаков в «Театральном романе» примерно так же обрисовал свою писательскую работу – записывать звучащие и увиденные образы.
Замысел романа, с культурными ипостасями европейской цивилизации как действующими лицами, послужил автору ключом к «книге жизни», тому самому плану «на тысячу лет», который существует объективно и независимо от нашего сознания. Совпадение образов и сюжетных линий с теми образами, что есть в подсознании у читателей, вызывает освобождение духовной энергии, ощущаемое как эстетическое удовольствие. Судя по тому, что русские читатели получили большее удовольствие от романа, для них таких совпадений ключа с глубинным культурным кодом случилось больше, чем для европейцев.
Соответственно, можно утверждать, что Лем, сосредоточившись на своем сугубо «европейском замысле», не осознал глобального значения многих образов и деталей, относящихся к более широкому и глубокому контексту. Поэтому и обиделся на Тарковского, который эти образы и детали увидел и проявил в фильме.
Вот, скажем, Гибарян – в романе участвует в виде хладного трупа и культурного наследия, да еще в виде призрака в одном из эпизодов. Армянская или византийская фамилия указывает на южное направление, но очевидно отсылает к «гибернации» трупа в холодильнике. Однако кроме умершего духа рядом все еще живет некая часть души Гибаряна – еще одна дочь матери Солярис.
Гибарян – старший коллега и наставник Кельвина, но в «европейском замысле» Лема не участвует. В более широком контексте и масштабе этому «умершему от стыда» герою соответствует византийское православие. В этом случае понятно, почему он умирает незадолго (по меркам истории) до активного столкновения западной цивилизации с «матерью Солярис». При этом именно дух Византии был во главе «исследователей» и даже первым применил к «живому океану» жесткие меры. Не будем томить читателя ожиданием уже проговоренного истолкования образа матери у Тарковского как России – огромного, необъятного и непонятного для соседей материка на стыке многих цивилизаций.
Образ негритянки, как и все персонажи, отражает некую социальную идею, в данном случае достаточно очевидную – рабство. Мертвый дух Византии обратился Османской империей, где жизненный тонус державы поддерживали рабы – янычары или мамелюки, и даже наследники трона были сыновьями рабынь. Можно даже подсказать подходящее имя для любимицы Гибаряна – Роксолана.