Помогала выжить и способность тонко наблюдать и повторять технические действия соседей – не только других племен, но и животных. Не случайно самоотождествление русских с медведем, столь же искусным в добывании разной пищи. Впрочем, выживание в суровых условиях в речных поймах на границе лесов и степей, по соседству с разными племенами невозможно без еще одного вида глубокой интуиции – развитой эмпатии, способности по первым жестам предугадать эмоции, мысли и действия любого партнера. Отсюда это умение держать дистанцию на минимальном расстоянии и повышенная внимательность к чужакам, на грани внешних проявлений влюбленности, но при сохранении трезвого самоконтроля. Вы спросите, причем здесь Лем? Но все эти узнаваемые детали переполняют описание «живого океана» в книге.
Более того, не менее внимательный (хотя и по другим причинам) Снаут совершенно правильно выводит, что «океан» не только проникает в мысли и чувства чужаков, но и старается найти и высветить самые потаенные уголки подсознания, невидимые или скрываемые цивилизованными гостями от себя самих. А это уже отдельная историософская тема, которую Станислав Лем так наглядно обозначил в литературе, пожалуй, первым.
Откуда, собственно, берется в мировых цивилизациях этот порядок, общее следование сходным правилам, распространенное на огромных просторах. Это сейчас есть радио, кино, ТВ и Интернет, а при зарождении европейской цивилизации, Византии или Леванта от края до края нужно было добираться месяцами, да еще в условиях острой внутривидовой борьбы с соседями.
Есть серьезное подозрение, что упомянутое в книге скрытое или тщательно скрываемое, «инкапсулированное» ядро психики, которое «океан» так легко извлекает и воплощает наяву, является основой для такой регулярной идентичности. Речь идет о некоем глубинном неврозе, лежащем в основе коллективных действий народов, принадлежащих к одной и той же цивилизации. Для европейской цивилизации таким общим неврозом является психический феномен, получивший название «стокгольмского синдрома». Жертвы насилия начинают боготворить насильников и, более того, участвовать в таком же насилии. Их дети и далекие потомки несут в себе это переживание как неосознаваемый невроз, регулярно прорывающийся в дионисийском разгуле страстей. Собственно, мы в романе и имеем описание Лемом болезненной «любви» жертвы к насильнику, пусть даже насилие было сугубо психологическим, но не менее убийственным.
Есть подозрение, что европейский невроз и его первые носители – пракельты родились вместе с ледниковыми озерами на стыке будущей Европы с евразийским материком, вместе с железом из этих озер и первыми железными орудиями. Впрочем, для перехода в бесчеловечное состояние и превращение орудий труда в орудия убийства нужны были еще и наркотики, причем в умеренном количестве, не убивающем, но смещающем психику. Севернее и восточнее Карпат спорынья не успевает вызревать, южнее – ее вызревает слишком много, так что граница распространения кельтских названий (Галич, Галац), похоже, не случайна. И будущая Европа родилась там же, где и Лем. Впрочем, это уже точно фантазии на тему…
Вернемся к плодотворной идее Лема насчет «инкапсулированных» неврозов, характерных для каждой из описанных цивилизаций. Для Европы, пусть даже и поменявшей имя своего «несовершенного бога» Диониса на Христа, базовый невроз обрисован очень выпукло. Для почившей византийской цивилизации, так же переименовавшей своего Митру, базовым неврозом является агрессивная манипуляция людьми, то есть работорговля или иначе навязчивая идея природного превосходства над другими.
Этот византийский невроз после разрушения своего очага расползся по миру, в том числе стал основой для кальвинизма и прочих протестантских версий христианизированного дионисийства (либерализма). Центр этого уже двойного невроза переместился морскими путями на Запад, через Венецию, Испанию, Амстердам, Лондон и ныне пребывает в США.
Навязчивая идея Сарториуса столь постыдна, потому что совмещает оба невроза – европейский и византийский. Англосаксонская цивилизация предпочитает вступать в союзы с самыми нецивилизованными племенами, используя их против цивилизованных соседей, преждевременно помогая им стать «взрослыми», рассказывая им вместо знаний сказки, как Льюис Кэрролл девочке Алисе. А когда очередная подруга глобального «педофила» созревает до брачного возраста, как в свое время Вьетнам или нынче Ливия, то ее по-европейски геноцидят, жестоко насилуют. Очень удобно – незрелая рабыня терроризирует соседей и зреет для садистских утех.