Кубинцы!
Кубинцы и есть эти самые третьи! Господи, как они подгадали момент. В тот самый момент, когда у нас нет власти и мы не можем ничего сделать, в тот самый момент, когда все гиены кинулись на тяжело раненого льва, в тот самый момент Куба становится ядерным государством. И мы ничего с этим не можем поделать.
Или этот момент они не подгадали…
— Что с тобой? Питер, что с тобой — донеслось как будто сквозь мокрую вату.
А что если они… не подгадали, а сами создали момент. А что если они знали изначально обо всем!?
— Питер!
— А? — я машинально потер щеку — ты это за что?
— Ты где? Что с тобой?
Тяжелая рука, даже и не подумаешь…
— Да так. Ничего… — я пытался просчитать новую ситуацию — ты почему мне не сказала?
— О чем?
— О твоем отце и об этом… синьоре Гонсало.
Мария презрительно фыркнула
— А смысл? В нашем доме никогда не закрывалась дверь. К отцу приходили многие, и он редко кому отказывал.
— Этим он, похоже, отказал…
— Ты о чем?
— Скажи мне такое. Твой отец когда нибудь рвался в политику? Пытался сам стать политиком, или покупал политиков?
Мария недоуменно воззрилась на меня.
— Нет, конечно.
— Почему «конечно»? Мафия всегда стремится в политику.
Она улыбнулась — светло так…
— Ты не знал моего отца… Папа в душе оставался простым крестьянином, его тянуло к простым людям, он любил помогать людям, а не финансировать политические компании. Кстати, Дон Алехандро во многом отвечал в картеле за легальный бизнес и за подкуп политиков. Хотя свои деньги, конечно отмывал каждый сам.
— Вот они его и убили. Наняли Ларедо, он и убил твоего отца.
— Но за что?
— За что… Видимо, твой отец знал о том, что произойдет. Может быть, не все. Но что-то знал. Знал и про Кубу и про Майами. Возможно, он даже стал угрожать, что помешает им. Тогда они ликвидировали его, нанесли удар первыми. Ты когда-нибудь слышала про вторую Реконкисту?
— Этот бред? Этим занимается тот, кому нечего делать.
— Не скажи. Если ты общаешься с политиками — то рано или поздно сам становишься политиком, кем бы ты ни был до этого. Похоже, кубинцы искали союзников, и нашли их в лице наркомафии. Твой отец был против — они его убили…
Я встал на ноги
— Дай-ка…
Я бегло просмотрел газеты, складывая картинку. Мексика. Что мы сделали в Мексике? Мы убрали главарей… но остались исполнители. Много хорошо вооруженных исполнителей без единого командования. Дальше с ними должна была разобраться полиция, армия, местные спецслужбы… отруби голову змее и она перестанет быть опасной. Но если кто-то знал про операцию… или просто имела место дичайшее совпадение? Да не может быть таких совпадений… и все же…
Если мы убрали главарей, но остались исполнители… и в этот момент рухнуло государство…мы создали плацдарм…для…
Революции!
Черт возьми, революции! Мы забыли, что революция может быть и не исламской. Мы забыли это в наших играх последнего времени!
— Твою мать… — потерянно сказал я
— Он там?
— Да…
Ни говоря лишних слов, мы направились к входу в лабиринт.
Лабиринт…
Для того, чтобы понять, что такое лабиринт, как он появился и зачем, следовало бы вспомнить семидесятые годы. Годы скорби и поражения. Годы осознания, оскорблений, обид и поражений. Наша армия, армия самой сильной в мире державы вынуждена была эвакуироваться из Юго-Восточной Азии. Она не потерпела ни единого поражения, эта армия — даже знаменитое «наступление Тет» окончилось для вьетнамцев поражением и гибелью большинства членов подполья, до этого внедрявшегося в Южный Вьетнам годами. Но одержанных побед оказалось недостаточно. Постепенно приходило осознание, что американские солдаты в этой стране гибнут за совершенно призрачные, никому не нужные цели — такие например, как сооружение в девятый раз моста через реку Го-Нон, который будет в десятый раз взорван еще до следующего рассвета, что эту войну не выиграть, что вода рано или поздно подточит камень, что надо просто уйти. Дед много раз рассказывал мне про ту войну, я видел ее словно своими глазами — рытвины на дорогах, заполненные жидкой черной грязью, джунгли, плюющиеся смертью, липкий ужас деревень, садизм южновьетнамских дознавателей, умевших пытать человека тысячью разных способов, вонь сжигаемого в бочках из под солярки дерьма, сбивчивый лепет чухоев [чухой — предатель. По-вьетнамски «чу хой» означает «я сдаюсь»]. А дома, когда наши солдаты возвращались из этого ада — живым не вернулся ни один, даже тот кто вернулся живым был мертв изнутри — их ждали насмешки, грязь, оскорбления, плевки в спину, а порой и в лицо. Тогда мы не только проиграли военную кампанию — мы чуть не потеряли страну.