Betritt den Garten, grössre Wunder schauen Holdselig ernst, auf dich, о Wandrer, hin,
Gewalt’ ge Lilien in der Luft, der Lauen,
Und Töne wohnen in dem Kelche drin’,
Es singt, kaum wirst du selber der vertrauen,
So Baum wie Blume fesselt deinen Sinn,
Die Farbe klingt, die Form ertönt, jedwede Hat nach der Form und Farbe, Zung und Rede.
Was neidisch sonst der Götter Schluss getrennet,
Hat Göttin Phantasie allhier vereint,
So dass der Klang hier seine Farbe kennet,
Durch jedes Blatt die süsse Stimme scheint,
Sich Farbe, Duft, Gesang, Geschwister nennet.
Umschlungen all sind alle nur ein Freund,
In sePger Poesie so fest verbündet,
Dass jeder in dem Freund sich selber findet.
(TiecL Schriften. Bd. X. 1828. S. 251) * 9
Этот фрагмент таковского «Принца Зербино», — несомненно, романтизм. Но только — романтизм, который продумывает, еще задолго до такого историко-литературного обозначения, сущность нарождающегося романтического. Описание фантастического «Сада Поэзии» — это программный романтизм, остающийся, однако, «теоретичным» до тех пор, пока не становится еще романтической поэзией. Хотя тиковские стихи о звучащих цвете и форме приводятся, наверное, в каждом пособии по немецкому романтизму, мысль поэта идет традиционными путями риторического «острого ума» — который рождает в это время романтический Witz и романтическую иронию. «Звучащий цвет» создан механикой остроумия, — быть может, подсказанный Шекспиром оксюморон рационального ума, осознавшего «беспорядок» в литературном хозяйстве конца риторической эры. Романтизм — на пороге своего осуществления. Но если этот отрывок из Тика заимствован из драматического сочинения (который имеет мало общего с театральной драмой), то и в лирике Тика остается примерно тот же разрыв между чувством и мыслью, желанием и исполнением, программой и реально-достигнутым. Романтизм — как мечта о нем: то, что в глазах читателей первой половины XIX века нередко превращало Тика в главного представителя романтизма. В лирике Людвига Тика синэстетическая полнота чувства отливается в рациональную форму, и управляет ими мысль, которая не способна слиться с чувством. Лирическая интонация Тика в основе своей суха, прозаична, рациональна, и она далеко отстает от впечатления, которое поставил своей целью поэт[17]:
Klinge Bergquell,
Efeuranken Dich umschwanken,
Riesle durch die Klüfte schnell,
Fliehet, flieht das Leben so fort,
Wandelt hier, dann ist es dort,
Hallt, zerschmilzt ein luftig Wort, VIII
(«Franz Stern bald Wanderungen», hrsg. von A. Anger. S. 222) * 10
Или вот даже попытка привести в действие все богатство ритмических средств, чтобы извлечь трагические акценты (и, может быть, социальнокритическую ноту) из жизненной ситуации («Сцена бала» — «Ballszene», 1812):
So taumeln wir alle Im Schwindel die Halle Des Lebens hinab,
Kein Lieben, kein Leben,
Kein Sein uns gegeben,
Nur Träumen, und Grab:
Da unten bedecken Wohl Blumen, und Klee Noch grimmere Schrecken,
Noch wilderes Weh:
Drum lauter, ihr Zimballen, du Paukenklang,
Noch schreiender, gellender, Hörnergesang!
Ermutiget schwingt, dringt, springt ohne Ruh,
Weil Lieb' uns nicht Leben Kein Herz hat gegeben,
Mit Jauchzen dem greulichen Abgrunde zu! — * 11
[17]
Немецкие композиторы-романтики, способные на удивление извлекать романтическую лирику из самых неподатливых поэтических созданий, очевидно останавливаются перед Тиком (до «Прекрасной Магелоны» Брамса). Они останавливаются и перед Брентано и предпочитают поэзию, не исчерпавшую до конца, не «выработавшую» в себе своей внутренней музыки. Несколько стихотворений Новалиса положил на музыку Шуберт; мелодии этих его песен, по ело-вам В. Феттера, «sind nicht eigentlich romantisch» — не однозначно романтичны