Обычно считается, что перенос — это то, благодаря чему внушение может работать. Фрейд и сам пишет, что установлению переноса не стоит препятствовать — хотя бы лишь потому, что силой внушения, которое перенос обеспечивает, можно воспользоваться. Перенос рассматривается им какусловие власти аналитика над субъектом, как аффективная связь. Связь эта ставит субъекта в зависимость от аналитика, и тот, чтобы истолкование его сработало, вправе этой связью воспользоваться. Что это, как не признание в том, что мы все-таки внушением пользуемся? Назовем вещи своими именами: истолкования наши проглатываются пациентом лишь оттого, что он проникся любовью к нам лично. Мы находимся в плане внушения. Но Фрейд, конечно, этим не ограничивается.
"Мы проанализируем перенос, и вы сами увидите, что от него ничего не останется", — говорят нам. Я специально подчеркиваю, что это выражения не мои — это то, что в любых спорах о переносе как способе аффективного воздействия на субъекта молчаливо подразумевается. Но отмежевываться от того, кто пользуется для навязывания собственной интерпретации властью над пациентом, то есть силой внушения, — отмежевываться единственно на том основании, что сам эффект власти будет, мол, в дальнейшем проанализирован, — разве не значит откладывать решение вопроса до бесконечности? Ведь для анализа того факта, что субъект объяснение принял, опираться придется опять же на перенос. Из порочного круга внушения нам на этом пути не выйти. Но мы-то как раз полагаем, что есть другой путь. И что перенос, следовательно, — это вовсе не злоупотребление вла. стью.
Перенос — это уже само по себе не что иное, как открытая зона, возможность некоей означающей артикуляции: артикуляции, не совпадающей с той, что замыкает субъекта в требовании. Поэтому и важно, каково бы ни было содержание требования, прочертить на горизонте эту самую линию. Назовем ее здесь линией переноса. Соответствует ей нечто артикулированное и расположенное потенциально по ту сторону того, что артикулируется в плане требования — в плане, где находится у нас линия внушения.
На горизонте схемы оказывается то, что требование, собственно, и осуществляет, — символизация Другого и безусловное требование любви. Именно здесь и водворяется впоследствии объект, но водворяется уже в качестве объекта эротического, для субъекта вожделенного. Называя идентификацию, которая этому вожделению к объекту любви приходит на смену, регрессией, Фрейд как раз и оперирует той двусмысленностью, которая предстает у меня как несовпадение линии переноса с линией внушения.
Что касается меня, то я давно, с самого начала, указывал, что идентификация в ее первоначальной форме — та самая, хорошо знакомая нам, идентификация со знаком отличия Другого, выступающего как субъект требования, как тот, кто имеет власть требование удовлетворить или нет, всякий раз сопровождая это удовлетворение чем-то таким, что выступает на первый план в качестве его языка, его речи, — что идентификация эта, одним словом, осуществляется на линии внушения.
Я говорил уже, насколько важно поддерживать с ребенком речевое общение. Все прочие знаки, все пантомимические игры матери, о которых говорилось вчера, артикулируются, в конечном итоге, в означающих терминах, кристаллизирующихся в той чисто условного характера псевдо-эмоциональнои мимике, при помощи которой мать с ребенком общается. Любые выражения эмоций носят у человека характер чисто условный. Не нужно быть последователем Фрейда, чтобы отдавать себе отчет в том, что пресловутая спонтанность в выражении эмоций оказывается на поверку не просто проблематичной, а более чем сомнительной. То, что означает в какой-то зоне означающей артикуляции определенную эмоцию, в другой зоне может выражать что-то совершенно иное.
Таким образом, если идентификация остается регрессивной, то остается именно потому, что двусмысленность в отношении линии переноса и линии внушения сохраняется постоянно. Другими словами, нет нужды удивляться, если оказывается, что по ходу и в маневрах психоанализа регрессии заявляют о себе рядом идентификаций, которые соотносятся с ними и задают им определенное временное членение, определенный ритм. При всем том регрессия и идентификация сохраняют друг от друга отличие — одновременно иметь место они не могут. Одна знаменует собой задержку, приостановку другой. Так или иначе, если налицо перенос, то служит он именно для того, чтобы верхняя линия сохраняла по отношению к линии внушения свою дистанцию, то есть чтобы намечена она была не в качестве чего-то такого, чему никакое удовлетворение требования не соответствует, а в качестве означающей артикуляции как таковой. В этом как раз различие двух линий и состоит.