Усман Юсупов
Обречённый на одиночество. Том 1
ГЛАВА I
Дороги судьбы…
Густой паутиной расстилаются они перед жадным юношеским взором. Зовут и манят… Со светлыми надеждами мы делаем первый шаг, затем второй… И все дальше и дальше отдаляемся от отчего дома.
Дороги судьбы…
Они раскидывают нас по белому свету, завлекая в самые дальние его уголки. Все время ищем чего-то… надеемся… верим и ждем… И только в минуту полного упадка душевных сил, после крушения иллюзий относительно себя и своего, как нам казалось, волшебного будущего мы вспоминаем о родной стороне. Когда счастье равнодушно отворачивается от нас, окрашивая весь зримый мир в унылый серый цвет, когда жестокая и лживая каждую минуту жизнь наносит свой коварный удар, выбивая из-под ног последнюю кочку в самой середине бескрайнего топкого болота, мы устремляемся туда, к нашим корням, надеясь хоть там найти толику успокоения израненной душе.
Алхаст возвращался в аул.
На этот раз его вело сюда не только желание увидеть места, ласкавшие безмятежное детство, и не к родне он шел погостить, что до сих пор делал довольно часто. Нет. Алхаст возвращался навсегда. Возвращался, чтобы очистить от бурьяна и оживить свой двор, развести огонь в очаге и никогда уже более не расставаться с небольшим клочком земли, унаследованным им от отца.
Тропинка петляла на юг по правому берегу Гумса1. Чем ближе она подступала к горам, тем игривей становился ее бег и таинственней ломались зигзаги. То взбегая на пригорок – то скатываясь вниз, сжимаясь в лощине – раздвигаясь на возвышенности, увлажняясь в лесной тени – иссушаясь на косогоре, то незаметно подкрадываясь к реке – то внезапно уносясь прочь, словно испугавшись нахальной скороговорки ее мутных вод.
То и дело попадались обнесенные невысоким плетнём ухоженные родники, над которыми потрудились заботливые руки доброго человека. Алхаст останавливался у каждого родника, подставлял ладони под щекочущие уколы струи, пил от его щедрот… пил, даже если не испытывал жажды… набирал и набирал в пригоршню живительную влагу и с наслаждением прикладывался устами к ее отзывающейся хрустальным звоном прохладе…
Как?.. Скажите, как может быть полноценной жизнь вдали от таких родников?! Оказывается, губил себя, поселившись в городе, чуждом духу, плоти и сути человека, выросшего на просторах вольной природы! Теперь уж ничто не заставит Алхаста покинуть эту первозданную благодать!
Чистая родниковая вода, падая с желоба, напевает свои бесконечные булькающие мотивы. Если внимательно прислушаться к этой журчащей речи, тебя охватывает чувство, будто с тобой делятся самым сокровенным. Каждое слово живой воды, каждый звук ее свободной мелодии проникают в самые глубины твоего сердца, отзываются на малейшее движение души и мысли… И забывается все… Обиды и неудачи беспомощно съеживаются, уменьшаясь до размеров никчемной пылинки. На душе, изнывающей под грузом тяжелых раздумий, становится легко, и солнечный свет преображает весь твой еще недавно такой тусклый мир. Погруженная в ленивую дрёму память пробуждается и вытаскивает из своих кладовых полузабытые картины прошлого, одна краше другой – беззаботное детство… любознательное отрочество… беспечная юность… самонадеянная молодость… И человек отдается воспоминаниям, еще и еще раз… снова и снова проживая самые счастливые дни своей жизни, разделенные с дорогими сердцу людьми. И не хочется возвращаться в настоящее, где нет многих из тех, чьи образы наполняли твое существование смыслом и радостью… а беззаботность, любознательность, беспечность и самонадеянность уже и не твои качества…
Потому и не спешит усталый путник покидать родник, стремясь как можно дольше задержаться в этом волшебном замке, возведенном из отцовских рассказов о седой старине и голоса матери, склонившейся над колыбелью…
Алхаст повесил сумку на ветку придорожного дуба, присел на мягкую траву. И тут же, как это часто бывало в последнее время, печальные мысли вновь овладели его головой.
Жизнь!.. Эх, жизнь ты моя, жизнь!..
Как же подло ты меня обманула!..
Коварная, словно раб, рвущийся в князья! Жестокая, словно человек без Бога в душе! Ты не дала мне ровным счетом ничего из того, что когда-то щедро сулила, но заполнила мое существование болью и несчастиями, от которых обещала оберегать. Сколько раз, когда что-то нежданно приятное, вдруг замаячив на горизонте, начинало ублажать мой взор, проясняло разум и наполняло чувствами мое опустошенное сердце, ты наносила мне удар в спину, открывая на моем слабом теле глубокую рану или же оглушая до помутнения разума. Ты играла мною и моими чувствами, как свирепый смерч с беспризорной соломинкой. Все чистое и светлое ты превращала в грязь, красивое низводила до отвратительного, святое – оскверняла, благородное – охаивала… Но все гадкое и недостойное плодила изо дня в день и возносила до самых небес. Не было в тебе жалости к плачущему страдальцу, а разделить пир со смеющимся счастливцем ты считала ниже своего достоинства. Насыщая чрево свое жирной человеческой кровью, запивая ее солеными человеческими слезами, все более и более наполняясь телами поверивших тебе несчастных, принесенных тобой в жертву самой себе, ты раздуваешься все шире и шире. Когда же ты насытишься, о жизнь, когда же ты успокоишься!