Кощунственно было бы представлять Смерть в виде костлявой старухи с косой, но почему-то ленивые люди думают именно так. Наверное, они ни разу не сталкивались с ней, а если такое внезапно выпадало на их пути, то они пытались быстрее выбросить черные воспоминания из головы. Жаль, что никто никогда не скажет, как на самом деле выглядит эта Смерть. Тогда бы и исчезло всякое понятие лени. А мужчина с жесткой бородой и гранатометом наперевес, или маленькая девочка с косичками и тонкими ножками с выпирающими коленками, или высокая рыжеволосая девушка, густо подводящая глаза, или сухой старик в серой вытянутой майке и синих потертых трико не исчезали бы из памяти людей. Потому что именно они и есть Смерть. Да каждый из нас…
Дверь с грохотом отодвинулась. Крепко прижимая половину черного хлеба к толстому боку, в купе вполз Лёня. Он бережно поставил прозрачный бутылёк, рядом уложил кусок и хитро подмигнул попутчику. Плюхнулся напротив, умещая большую заднюю часть в уже продавленное место, и, достав откуда-то второй стакан, спросил:
– Выпьешь за компанию, а, Дим?
Он равнодушно поднял глаза на мужчину и отрицательно мотнул головой. Тот сжал лоснящиеся губы и опустил стекло на столик. Жадные руки загребли водку и начали раздирать этикетку, словно тушу животного на десятый день неудачной охоты. Чистый, булькающий звук раздался в маленькой комнатенке, мчащейся по железному дереву.
– Мне нельзя, – выдавил из себя Дмитрий, предупреждая мужчину.
– Чего это? – хмыкнул он, уверенный, что чудотворный напиток не может вредить здоровью. – Больной, что ле?
– Да, – неправдивые слова вышли из-под треснувших губ.
– Ну и ладно, – блестя глазами, Лёня опрокинул стакан и сладко причмокнул. – Не расстраивайся. Не ты первый, не ты последний.
Дмитрий обратился к окну будто в поисках спасения. Однообразный стук колес постепенно выравнивался с ритмом сердца, спешащего увидеть родных и знакомых. Ему не хотелось, чтобы все они тоже погрязли в болоте лени, не желалось узнать, что семья перестала держать скот, выращивать огурцы или морковь, что больше некому ухаживать за розами и гладиолусами в палисаднике. Обязательно нужна горящая печка, выдающая через каждую минуту пирожки с выращенной своими руками картошкой, нужен новосвязанный плед, накинутый на кресло, нужна книжка с потрепанными углами и закладка, неловко брошенная в середину, нужны ведра, готовые для утренней дойки. Сильными руками, отвыкшими от такой работы, он возьмется за деревянные ручки и сбегает к колодцу. Мокрый, счастливый, выплеснет воду в кадушку и огромный бочонок в огороде. Опрокинет холодную на лицо и плечи, чтобы весь день метаться по двору, дружески хлопая корову Жорку по бокам, раскидывая курам корм, заготавливая новые дрова, собирая только что созревший укроп, пропалывая грядки, смазывая дверные петли. Постоянно и всегда быть в загнанном состоянии, будто, остановившись, он непременно должен погибнуть. И пусть ведра нарежут руки, и пусть коза ущипнет за колено, и пусть вкус у свежесрезанного укропа горчит, и пусть солнце сдерет с его спины несколько тонких слоев кожи. Ему в радость наконец вернуться в родовой дом и почувствовать себя частью бесконечной истории.
За заляпанным стеклом показывались редкие домики, со сломанными крышами, с разрушенными заборами, с ушедшими под воду стенами, с вынесенными шкафами. Изредка среди них маячили новенькие дома, из труб которых тянулись серые дымы, но их почти не было видно за скорбью сгоревших и сгнивших изб. Потом всё скрывалось за зеленью елей и тонких сосен. Они шли тесными толпами, но это не спасало их от беспощадного истребления. Маленькие пни, сиротливо торчащие из черной земли, не могли вспомнить времена, когда они были высокими деревьями. Сваленные в кучу мешающиеся ветки догорали под языками огней, оставленных небрежным человеком. Хоть бы кто-нибудь потянул красный рычаг, чтобы залить умирающие деревья. Но никто не двигался со своих мест, и на сцену выбежали трехэтажные дома.