В этой книге я очень серьезно отношусь к идеологии. Я пытаюсь восстановить внутреннюю согласованность различных типов идеологии, уделяя особое внимание шести основным категориям, которые я буду называть собственнической, социал-демократической, коммунистической, трифункциональной, рабовладельческой (эсклаважистской) и колониалистской идеологиями. Я начну с гипотезы, что каждая идеология, какой бы экстремальной она ни казалась в своей защите неравенства, выражает определенную идею социальной справедливости. Для этой идеи всегда есть какое-то правдоподобное основание, искренняя и последовательная основа, из которой можно извлечь полезные уроки. Но мы не сможем этого сделать, если не примем конкретный, а не абстрактный (то есть аисторический и неинституциональный) подход к изучению политических и идеологических структур. Мы должны рассматривать конкретные общества и конкретные исторические периоды, конкретные институты, определяемые конкретными формами собственности и конкретными фискальными и образовательными режимами. Они должны быть тщательно проанализированы. Мы не должны уклоняться от изучения правовых систем, налоговых графиков и образовательных ресурсов – условий и правил, в соответствии с которыми функционируют общества. Без них институты и идеологии – всего лишь пустые оболочки, неспособные произвести реальные социальные изменения или вызвать длительную преданность.
Я, конечно, хорошо знаю, что слово «идеология» может использоваться уничижительно, иногда с полным основанием. Догматические идеи, оторванные от фактов, часто характеризуются как идеологические. Однако часто именно те, кто утверждает, что является чистым прагматиком, на самом деле наиболее «идеологичны» (в уничижительном смысле): их претензии на постидеологичность едва скрывают пренебрежение к доказательствам, историческое невежество, искажающие предубеждения и классовые интересы. Поэтому эта книга будет в значительной степени опираться на «факты». Я буду обсуждать историю неравенства в нескольких обществах, отчасти потому, что это была моя первоначальная специальность, а отчасти потому, что я убежден, что непредвзятое изучение доступных источников – единственный путь к прогрессу. При этом я буду сравнивать общества, которые очень сильно отличаются друг от друга. О некоторых даже говорят, что они «исключительные» и поэтому не подходят для сравнительного изучения, но это неверно.
Однако мне хорошо известно, что имеющихся источников никогда не бывает достаточно для разрешения любого спора. На основании одних лишь «фактов» мы никогда не сможем вывести идеальный политический режим, режим собственности, налоговый режим или режим образования. Почему? Потому что «факты» в значительной степени являются продуктом институтов (таких как переписи населения, опросы, налоговый учет и так далее). Общества создают социальные, фискальные и правовые категории для описания, измерения и преобразования самих себя. Таким образом, «факты» сами по себе являются конструктами. Чтобы правильно оценить их, мы должны понять их контекст, который состоит из сложных, пересекающихся, самозаинтересованных взаимодействий между аппаратом наблюдения и изучаемым обществом. Это, конечно, не означает, что эти когнитивные конструкции нечему нас научить. Скорее, это означает, что для того, чтобы учиться у них, мы должны принимать во внимание эту сложность и рефлексивность.
Кроме того, интересующие нас вопросы, касающиеся природы идеальной социальной, экономической и политической организации, слишком сложны, чтобы ответы на них можно было получить путем простого «объективного» изучения «фактов», которые неизбежно отражают ограниченность прошлого опыта и неполноту наших знаний и процессов обсуждения, которым мы были подвержены. Наконец, вполне возможно, что «идеальный» режим (как бы мы ни толковали слово «идеальный») не является уникальным и зависит от конкретных характеристик каждого общества.
Коллективное обучение и социальные науки
Тем не менее, моя позиция – это не огульный релятивизм. Для социального ученого слишком легко уклониться от позиции. Поэтому в конце концов я проясню свою позицию, особенно в заключительной части книги, но при этом постараюсь объяснить, как и почему я пришел к своим выводам.
Социальные идеологии обычно развиваются в ответ на исторический опыт. Например, Французская революция отчасти была вызвана несправедливостью и разочарованием, вызванными Старым режимом. Революция, в свою очередь, привела к изменениям, которые навсегда изменили представления об идеальном режиме неравенства, поскольку различные социальные группы оценивали успех или неудачу революционных экспериментов с различными формами политической организации, режимами собственности, социальными, налоговыми и образовательными системами. То, что было извлечено из этого опыта, неизбежно влияло на будущие политические преобразования и так далее по нарастающей. Политическую и идеологическую траекторию каждой нации можно рассматривать как обширный процесс коллективного обучения и исторического экспериментирования. Конфликты присущи этому процессу, поскольку различные социальные и политические группы имеют не только разные интересы и стремления, но и разную память. Поэтому они по-разному интерпретируют прошлые события и делают из них различные выводы относительно будущего. Из такого опыта обучения, тем не менее, может возникнуть национальный консенсус по определенным вопросам, по крайней мере, на некоторое время.