«Смотрите!» — сказал Освальд тихим, но отважным голосом. — «Они там, в поле. Надо выглянуть в эту щелочку».
Произнеся эти слова, Освальд первым выглянул в щелочку и чуть не свалился. Пока он пытался придти в себя, британский полковник тоже глянул в щелочку и произнес словцо, за которое нас бы выпороли. Хорошо быть полковником!
«Они были там еще утром!» — в отчаянии произнес Освальд. — «белые палатки вроде грибов, и там был враг, он чистил котелок».
«Песком чистил», — вставил Денни.
«Это звучит крайне убедительно», — признал полковник, но мне как-то не понравился его голос.
«Послушайте», — сказал Освальд, — «Давайте поднимемся до вершины холма. Оттуда видны обе дороги».
Мы добрались туда очень быстро, поскольку теперь уже не обращали внимания на трещащие ветки.
Мы вышли из лесу, и тут сердце подпрыгнуло в патриотической груди Освальда. Не сдержавшись, он крикнул: «Вон они — на Дуврской дороге!»
А подковник сказал: «И правда, малец! Ладно, мы их разделаем, ей-же-Богу разделаем!»
Я ни в одной книжке не видел, чтобы военный человек говорил «Ей-же-Богу», но, полковнику видней.
Наш полковник оказался человеком действия. Его ординарец уже бежал к майору передать приказ, чтобы часть войска подошла с левого фланга и засела в укрытии. Сам он велел нам быстро провести его через лес, чтобы присоединиться основной части армии. Основная часть армии, как мы обнаружили, уже успела подружиться с Ноэлем, Г. О. и всей компанией, и Алиса болтала с человеком в треуголке так, словно знала его всю свою жизнь. «Он, наверное, переодетый генерал», — шепнул мне Ноэль. — «Он столько шоколаду нам надавал — у него полно в седельной сумке». Тут Освальд вспомнил о жаренной крольчатине к обеду, и, хотя он стыдится этих чувств, он готов признать, что от девчонок на войне тоже может быть некоторая польза — братья о нас не позаботились, а Алиса сохранила по плиточке шоколада для Освальда и для Дикки.
Полковник влетел в ряды своего войска и скомандовал: «Все в укрытие». Все тут же бросились в канаву, а лошади, человек в треуголке и Алиса куда-то ушли. Мы тоже спрыгнули в канаву, там было грязно, но кто же думает о своих башмаках в такую минуту. Довольно долго мы просидели там пригнувшись и слышали только, как хлюпает вода в наших ботинках. Освальд приложил ухо к земле, как делают краснокожие. В обычное время не стоит так пачкать уши и волосы, но в час битвы настоящий патриот заботится о них не больше чем о башмаках. Тактика Освальда увенчалась успехом. Он поднялся, отряхнулся и сказал: «Они идут!»
Теперь уже все, а не только те, кто знакомы с обычаями индейцем, могли различить поступь приближающегося врага. Шагали они вразвалку, нимало не подозревая о страшной участи, которая их ждет от рук английских героев. Едва они завернули за угол и мы увидели их лица, полковник крикнул: «Правая сторона, пли!» и раздался оглушительный залп.
Вражеский офицер что-то скомандовал, и его войско рассеялось и попыталось удрать в поле, перепрыгивая через изгородь. Тщетно: наши герои стреляли уже и с левого фланга. Наш полковник поднялся из канавы, величественной походкой подошел к тому полковнику и велел ему сдаться. Тот ответил «Скорее я умру» (в точности я его слов, кончено, не знаю, но могу судить об этом по последующим событиям, как и вы сейчас увидите).
Наш полковник вернулся к нам и скомандовал «штыки примкнуть». Даже мужественное лицо Освальда побледнело при мысли о предстоящем кровопролитии. Никому неведомо, что произошло бы в следующее мгновение, но тут через изгородь перескочила пегая лошадка, а на ней сидел человек, так спокойно, словно воздух вокруг не было ни пуль ни штыков. За ним ехал еще один человек, с маленьким красным флажком. Я решил, что это вражеский генерал, который приехал сказать своему полковнику, чтобы он не жертвовал понапрасну жизнями своих людей. И едва он объяснил тому полковнику, что все потеряно, враги согласились сдаться. Вражеский полковник отдал честь своему генералу и снова построил своих людей. Должно быть, он и сам рад был, что все кончилось.
Он еще имел наглость свернуть себе сигарету и сказать нашему полковнику:
«На это раз вы меня разделали в пух и прах, старина! Разведчики у вас хорошо поработали!»
Наступил миг чести, когда полковник положил свою доблестную руку на плечо Освальда и сказал:
«Вот капитан моих разведчиков!» и Освальд даже покраснел от вполне заслуженной гордости.
«Стало быть, ты предатель, любезный мой юноша», — с непередаваемой наглостью заявил враг.
Освальд стерпел это, поскольку наш полковник не возражал. Я ничего не имею против благородства по отношению к поверженному врагу, но не знаю, по какому праву он может обзываться. Можно было бы встретить слова негодяя презрительным молчанием, но Освальд все-таки ответил:
«Мы вовсе не предатели. Мы Бэстейблы и один Фулкс. Мы смешались незаметно с войсками врага и узнали тайные планы его войска. Так и Баден-Пауэлл поступает в Южной Африке, а потом Денис Фулкс придумал поменять местами указатели на дороге, чтобы вести врага в заблуждение. Может быть, мы и виноваты в том, что произошла эта битва и Мейдстоун был под угрозой, но мы же не знали, что греческие дела могут произойти в Соединенном Королевстве и потом меня никто не спрашивал, стоит ли вообще сеять зубы дракона».
Тогда человек в треугольной шляпе подошел к нам и попросил рассказать все по порядку, и наш полковник тоже слушал, и вражеский тоже, у него и на это хватило наглости.
Освальд рассказал им эту историю в той сдержанной и благородной манере, которая ему присуща (во всяком случае, некоторые люди думают, что она ему присуща), и каждому воздал по заслугам. Его рассказ по меньшей мере четыре раза прерывался криками «браво!» (вражеский полковник и тут не мог промолчать). Так за разговором мы дошли до нашего лагеря и полковник пригласил нас выпить чаю в его палатке. С присущим английским воинам великодушием он пригласил и вражеского полковника, а тот, уж конечно, принял приглашение. Все мы к тому времени здорово проголодались.
Когда все выпили столько чаю, сколько может вместить в себя человек, полковник пожал руку каждому из нас, а Освальду он сказал:
«До свиданья, отважный разведчик. Я непременно назову твое имя в рапорте, который я должен послать в Главный Штаб».
«Его зовут Освальд Сесиль Бэстейбл, а меня Гораций Октавий», — хоть бы раз в жизни наш Гораций Октавий придержал свой язык! Если б не он, никто, в том числе и вы, любезный читатель, не узнали бы, что меня зовут еще и Сесилем. Разве это имя для мужчины?
«Мистер Освальд Бэстейбл», — продолжал наш полковник (он-то догадался не упоминать лишний раз то, другое имя), — «вы могли бы стать украшением любого полка. Без сомнения, Главный Штаб наградит вас за службу отечеству. Но пока я хотел бы, чтобы вы согласились принять крону от товарища по оружию».
Освальду жаль было так разочаровать доброго полковника, но пришлось ответить, что он всего-навсего исполнил свой долг и что ни один английский разведчик не согласился бы взять за это плату. «К тому же», — добавил он с присущим (да-да, присущим, мне нравится это слово) ему чувством справедливости, — «остальные сделали ничуть не меньше, чем я».
«Ваши чувства делают вам честь», — сказал полковник (он был самым вежливым и разумным из всех известных мне полковников). — «Однако, господа Бэстейблы и — и прочие (он не запомнил Фулкса, конечно, ведь эта фамилия звучит не так благородно, как Бэстейблы) — вы не откажетесь получить солдатское жалование?»
«Отличная плата, шиллинг за день!» — хором сказали Алиса, Денни и Ноэль, а человек в треуголке пробормотал что-то насчет старины Киплинга.
«Отличная плата, — подтвердил Полковник, — но мы вычитаем за питание. По два пенса за чай с каждого, как раз и остается пять шиллингов».
Всего два пенса за три чашки чая на каждого, и пару яиц, не говоря уж о банке клубничного варенья, бутербродах, и всех кусочках, доставшихся на долю Леди и Пинчера. Должно быть, с солдат берут за провиант дешевле, чем с гражданских, и на мой взгляд это только справедливо.