Элис вкратце и без утайки передала своим спутникам разговор с Коллиером Боннетом, не забыв ни про врученный ей пистолет, ни про ужас кузена перед людьми, собирающимися в старом особняке на холме над Дикенс-Коув. Табби рассказал о Паддингтоне, упоминавшем этот самый дом, якобы гастрономический клуб, и об исполненной отчаяния записке Боннета, заманившей их в коварную ловушку в гавани. Похоже, преступники осуществляли свой план, когда Элис беседовала с кузеном в таверне «Корона», что заставляло задуматься.
Неужели ее кузен Боннет за эти годы превратился в двуличного монстра? Даже сейчас Элис казалось, что он сам слишком сильно переживал по поводу своей истории; вряд ли она полностью выдумана. Оставалось единственное возможное объяснение: за непослушание Коллиеру угрожали смертью, он действовал как марионетка секретного общества.
— Он дал мне вот это, — Элис передала записку Боннета Финну, и тот прочитал ее вслух Табби: «Если дойдет до самого худшего, помни про дом с привидениями, но одна не ходи».
— Что, черт возьми, это значит, Элис? — спросил Табби. — Что за «худшее» он имеет в виду?
— Понятия не имею, — ответила Элис, — нам придется выяснить самим. Думаю, они привезут Лэнгдона в старый особняк, прежде чем пароход отплывет во Францию. Молю, чтобы привезли, хотя это убогая молитва.
Они уже ехали по Клифф-роуд, миновав поворот к бухте Лазаря, и приближались к Дикенс-Коув. Элис пустила лошадь шагом. Поворот улицы пока скрывал их от любого, кто мог подниматься от бухты или спускаться из дома на утесе, но очень скоро их фургон окажется на виду, и враги могут его заметить, лишив их последнего преимущества — неожиданности.
Финн ткнул пальцем на видневшуюся впереди заросшую тропу, уводившую куда-то в лес, и Элис повернула туда. Под колесами зашелестела трава, по кузову заколотили ветки; в конце концов экипаж полностью скрылся в зелени. Они привязали лошадь к молодому ясеню и гуськом пошли дальше под прикрытием деревьев вдоль Клифф-роуд; Табби сжимал свою дубинку, Элис опустила руку на рукоятку лежащего в сумочке пистолета, а Финн держал наготове большой складной нож. Элис захотелось попросить парнишку убрать его, но она знала, что тот не послушается.
Очень скоро они вышли к дороге, поднимавшейся от бухты к старому дому. Вокруг не было ни души. Прикрытое легкими облаками солнце уже наполовину опустилось в море, слышались лишь шум прибоя и крики чаек. Финн направился к краю обрыва, откуда открывался вид на океан. Табби собирался последовать за ним, но, заметив развевающийся на придорожном столбике носовой платок и издалека узнав герб, остановился.
ГЛАВА 20
ГИЛБЕРТ ПРИХОДИТ В ЧУВСТВО
Фробишер проснулся в кресле с тяжелой головой, помятый, со смутными воспоминаниями о чудовищной порции съеденного жаркого. Паддингтон исчез, исчезло амонтильядо — целых две бутылки! — и сервировочный столик тоже. Услышав голоса, Фробишер выпрямился в кресле, одернул одежду и потянулся за носовым платком, чтобы стереть со щеки слюну. Тут он вспомнил, что платок остался висеть на столбике у дороги, и вынужденно воспользовался тыльной стороной ладони.
— Мистер Гилберт Фробишер, я полагаю, — сказал кто-то невидимый.
Гилберт с трудом поднялся на ноги, ощутив, что еще не вполне протрезвел, и повернулся на голос, исходивший от высокого худого человека в пенсне, смотревшего на него с хищной острозубой улыбкой.
— Он самый, — подтвердил Гилберт. Почувствовав, что желудок грозит извергнуть свое содержимое, он осторожно вдохнул несколько раз, чтобы подавить позывы к рвоте.
— Меня зовут Саузерли, — сообщил ему человек. — Мэйхью Саузерли. Мне сказали, что вы отведали нашего угощения.
— Вас не обманули, сэр. Боюсь, отведал изрядно. Думаю, все же телятина, хотя мистер Паддингтон уверял, что говядина. Мне оно показалось слишком нежным и сочным для говядины, — Гилберт оперся на трость, которая пришлась очень кстати, поскольку голова у него кружилась. Сама мысль о съеденном вызывала отвращение, но ему не хотелось огорчать хозяина.
— Вы, видимо, гурман, сэр, — ехидно сказал Саузерли, — достойный кандидат в члены Общества, ха-ха! — он говорил с легким французским акцентом, но с комическим оттенком — притворным? Он подался вперед и осклабился, обнажив заостренные резцы и впиваясь взглядом в лицо Гилберта. — А вы бы… удивились, если бы узнали, что это мясо несколько более… экзотическое?
— Неужели дичь?
— В своем роде.
Вошли Паддингтон и Ларсен, оба в приподнятом настроении. Фробишеру показалось, что атмосфера неуловимо изменилась, и не только потому, что уже наступил вечер. Возможно, все дело в несварении желудка. Вошедшие уселись у огня, широко и с некоторым злорадством улыбаясь Гилберту, и ему стало совершенно ясно, что его одурачили. Он взглянул на дверь — слишком далеко. Они не дадут ему сделать и двух шагов.