— Я должна идти с тобой, дядюшка, — проговорила она, — а то тебя остригут, как овцу.
— Когда речь идет о деньгах, мои инстинкты обостряются, и тебе это прекрасно известно, Ларкин. Я намереваюсь изучить обстановку, и просто так не вложу и полфартинга. Специально оставил свою чековую книжку в карете, там, в черном ящике, так что присматривай за ней повнимательнее, — он глянул снизу вверх на кучера и обратился к нему: — Боггс, пропусти стаканчик и перекуси чем-нибудь, если предложат, но я не пробуду здесь дольше часа, нам еще надо успеть к Сент-Иву на ужин.
— А можно и мне стаканчик? — спросила Ларкин.
— Ячменного отвара, радость моя, или лимонада, если у них есть. Ты слышал, Боггс? Ларкин не разрешается пить эль, спиртное с соком и ничего другого в этом роде.
— Грог, один к десяти, дядюшка? — попросила Ларкин. — Только один стаканчик, и все.
— Ни капли, дитя мое. Ром — это скверное вредоносное пойло.
Гилберт Фробишер вытащил Ларкин из преступного мира лондонского дна и удочерил. Девочка заправляла детской пиратской шайкой, орудовавшей на Темзе, и перед ней открывалась прямая дорога на виселицу. Но волею судеб Ларкин поспособствовала, в буквальном смысле слова, спасению жизни Фробишера, когда он отравился наркотическим зельем из толченого стеклянного угря и неизвестных химикатов и едва не пал жертвой напасти, именовавшейся в газетах «безумием Саргассова моря».
Существенно ниже шести футов ростом, Фробишер на вид являл собой полную противоположность Боггсу: рядом с почти шарообразным хозяином кучер, высокий и тощий, как похоронных дел мастер, немного напоминал мертвеца, что давало ложное представление о его силе и выносливости. Боггс на редкость умело управлялся с кнутом, но применял его исключительно как средство общения, щелкая им у самого уха лошади и никогда не касаясь самой скотины, а потом продолжал разговор посвистыванием и звонким щелканьем языка. Кучер научил Ларкин править лошадьми, и та схватывала все на удивление быстро, несмотря на свое вечное нетерпение.
У входа на фабрику появилась бойкая девушка с пышными формами в фартуке и белоснежной бумажной шляпке. Она легкой походкой подошла поближе, очень мило поклонилась и, приветливо улыбаясь, пригласила Гилберта следовать за ней в холл.
— Почту за счастье сопровождать вас, моя дорогая, — сказал Фробишер.
Девушка чем-то напомнила Гилберту его несчастную любовь, мисс Бракен, которую последний раз он видел убегающей в глубь пещеры рука об руку с карликом. Мисс Бракен совершенно разбила его сердце. Но эта девушка моложе, много моложе. И все же сходство подбодрило Фробишера.
— Как тебя зовут, милочка?
— Саманта, сэр. Можете звать меня Сэм.
— Что ж, пусть будет Сэм. Сколько же тебе лет?
— Восемнадцать, сэр, скоро будет девятнадцать. Я уже два года на фабрике, — она взглянула на Ларкин и улыбнулась, но ответной улыбки не последовало. — Какая чудесная карета, в жизни ничего похожего не видала! — воскликнула Сэм, вновь глядя на Гилберта. — А это, сбоку, ваш герб, сэр? Что это за тварь, которая грызет черта? Может, дракон с шерстью?
— Очень-очень свирепый еж, Сэм. А это мои инициалы, вытиснены золотом. Гилберт Фробишер к вашим услугам, — он широко улыбнулся девушке.
— Ей четырнадцать, и ни днем больше, дядюшка, — громко объявила Ларкин и строго посмотрела на них обоих через окно кареты. — Она закидывает удочку. Не будь глупой рыбой. Слышишь, что я говорю? Сам же рассказывал мне про дурака и его деньги.
Сэм лучезарно улыбнулась Ларкин.
— Что такое говорит эта девочка, сэр? — шепотом спросила она Гилберта. — Какая еще удочка?
— Ларкин болтает глупости, дорогая. Не обращай на нее внимания.
— Я спрашиваю: ты меня слышал, дядюшка? Ты меня понял, или мне придется сдать тебя Табби? — Табби Фробишер, племянник Гилберта, на двадцать пять лет моложе его, но точная копия дядюшки, не питал теплых чувств ни к мисс Бракен, ни к припадкам энтузиазма незадачливого дядюшки.
— Мне совершенно ясно, что ты хочешь сказать, Ларкин, и в этом совершенно нет необходимости.
Сэм радостно улыбнулась Ларкин, а та в ответ медленно покачала головой и провела пальцем по горлу. Сэм отвернулась, и ее улыбка мгновенно испарилась. Оживившись, видимо, усилием воли, она взяла предложенную Гилбертом руку. Боггс уже разворачивал лошадей к большому каретному сараю, стоявшему ярдах в пятидесяти, и обрамленное рамой окна лицо Ларкин начало постепенно удаляться.