На втором этаже особняка, в столовой с деревянными панелями на стенах, за освещенным канделябром со свечами столом сидели трое мужчин. Все они состояли в гастрономическом клубе под названием «Общество гурманов», а старый дом эти экстравагантные джентльмены именовали «Замком гурманов». На стене висели омерзительные полотна французского художника Жерико, напоминающие анатомические карты. Стол опирался на колонну, сделанную из выдолбленного изнутри ствола дерева, где помещались механизмы, доставлявшие кушанья из располагавшейся ниже этажом кухни. Под стрекот подъемника на столе появилось серебряное блюдо, накрытое высоким серебряным колпаком; бутылка кларета тем временем завершала второй оборот вокруг стола. Собравшиеся обходились без прислуги. Рядом с накрытым колпаком блюдом лежала деревянная доска с ковригой темного хлеба и длинный нож.
— Насколько мне известно из заслуживающих доверия источников, мой прадед как-то поужинал поэтом Чаттертоном, — громко объявил Гарри Ларсен, очнувшись от дремы. Помимо неучтивого обыкновения засыпать после второго бокала вина, Ларсен слишком часто похвалялся своими сомнительными предками. Однако он был богат, и остальные терпели его вздорное поведение. Он отличался ненормально большой круглой головой, покрытой кудрявой растительностью, и слегка вздернутым носом, открывавшим на обозрение не менее кудрявые заросли.
— Не верю, Ларсен, — ухмыльнулся Джейсон Форбс. — Чаттертон отравился мышьяком, и его мясо было бы ядовитым. Хотя откуда у голодного поэта на костях мясо? Как я слышал, поэты почти несъедобны без обильного соуса и все равно жилистые, как старые петухи, — Форбс носил сиреневый шейный платок с узлом, скрепленным янтарной булавкой. Из янтаря выглядывала увязшая пчела. Говоря, Форбс теребил в руках висевшую рядом с его креслом перевитую золотом тесьму с вплетенной в нее ярко-голубой лентой.
— Это по слухам Чаттертон отравился мышьяком, — парировал Ларсен. — Мой дед знал, что это не так.
— Стало быть, ваш дед был поэтом? — спросил третий, председатель общества — остальные называли его Саузерли, хотя это было вымышленное имя. — В конце концов, то, что мы едим, не только дает нам силы, но и меняет нас, — председатель, высокий, худой как скелет, никогда не улыбающийся без крайней на то необходимости, вещал, рассматривая рубиновое содержание винного бокала сквозь притулившееся на носу пенсне.
— Именно так, — буркнул Ларсен. — Поэт малоизвестный, но сильный. Джонсон высоко ценил его работы.
— Джонсон — составитель словаря? — скептически осведомился Форбс.
— Он самый.
— Тогда вашему деду следовало бы поужинать Джонсоном, — заметил Форбс. — Тучный Джонсон всяко сочнее, чем Чаттертон, да еще и с привкусом гениальности. А стихи Чаттертона никто не читал: пустословие талантливого юнца, у которого нет ничего за душой.
Открылась дверь, и в столовую заглянул слуга в ливрее, похожий на одетую в человеческое платье обезьяну: свисающие до колен руки, покатый лоб и огромная нижняя челюсть.
— Приехал мистер Джулиан Хоббс, просит принять, сэр, — сказал он председателю. — Отказать ему, или вы его ждете?
— Хоббс, говоришь? Проводи его в столовую, Дженсен, и усади в кресло с покрывалом. Мы действительно его ждали.
— Прикажете открыть замок на ошейнике?
— Да, и непременно оставайся рядом с этим джентльменом, после того как запрешь дверь и усадишь его.
Дженсен поклонился, подошел к украшенному богатой резьбой шкафу и открыл дверцу. В шкафу, в петле с замком, висел круглый, напоминающий хомут деревянный ошейник с отверстиями по периметру, рядом с каждым из которых располагался маленький железный винт. Он достал ключ, открыл замок, чтобы ошейник можно было снять, и вышел из комнаты, бесшумно притворив за собой дверь.
После долгой паузы Дженсен ввел в комнату Хоббса и объявил его имя.
— Добро пожаловать, сэр, — радушно приветствовал его Саузерли.
Дженсен повесил пальто Хоббса на крюк у двери и поставил его утяжеленную трость в подставку для зонтиков, сделанную из слоновьей ноги. Дженсен шагнул к предназначенному для гостя креслу, укрытому до самого пола цветастой накидкой. Он отвел кресло влево, чтобы Хоббс мог сесть, а затем повернул вместе с его обитателем обратно, и оно с лязгом встало на место.