В Китае также отсутствует независимый от конфуцианства неофициальный интеллектуализм. Конфуцианство — этика благородного человека, «джентльмена» (как по праву перевел уже Дворжак194). Оно является в полном смысле сословной этикой, точнее даже — системой правил приличия для знатных и литературно образованных представителей высшего слоя. Так же, насколько известно, обстоит дело на Древнем Востоке, в частности в Египте: интеллектуализм египетских писцов в той мере, в какой он ведет к этическим и религиозным рефлексиям, полностью относится к типу иногда аполитичного, но всегда аристократического, далекого от обывательских представлений интеллектуализма. Иначе в Израиле. Автор Книги Иова также считает носителями религиозного интеллектуализма знатные роды. Мудрость притчей и их контекст свидетельствуют о важности интернационализации и соприкосновения аполитичных высших образованных слоев, что стало возможным на Востоке после Александра Македонского. Это видно даже по форме притчей, которые часто подаются как изречения неиудейского царя, вообще, на всей литературе, связанной с именем Соломона лежит известный отпечаток интернациональной культуры. То, что Иисус, сын Сирахов взывает к мудрости отцов, противопоставляя ее эллинизации, свидетельствует о том, что тенденция интернационализации действительно имеется. Как справедливо подчеркивает Буссе195, книжник того времени выступает у Иисуса, сына Сирахова как много путешествовавший джентльмен и образованный человек. Всю книгу, как указывает и Майнхольд, пронизывает антиплебейский настрой совершенно в духе греческой литературы, не допускавшей, что крестьянин, кузнец, гончар может обладать мудростью, которую дает только досуг, заполняемый размышлением и учеными занятиями. Ездру, правда, называют первым книжником, но, во-первых, толпящиеся вокруг пророков люди с чисто религиозными интересами, идеологи, без которых было бы невозможно введение Второзакония, заняли влиятельное положение гораздо раньше, и, во-вторых, высокое, почти равное муфтию в исламе положение книжников, т. е. понимающих по-древнееврейски толкователей божественных заветов, относится к значительно более позднему периоду, чем время жизни этого официального создателя теократии, получившего свои полномочия от персидского царя. Вообще, социальный ранг книжников претерпевал изменения. Во времена Маккавеев благочестие — по существу, достаточно трезвая жизненная мудрость, нечто подобное ксенофилии196 — тождественно образованности, это (musar, παιδετα197) путь к добродетели, которой, как то считали и греки, можно научиться. Правда, благочестивый интеллектуал, как и большинство авторов псалмов, уже в то время ощущал себя в оппозиции к высокомерным богачам, среди которых редко можно встретить верность Закону, хотя при этом сам принадлежал к тому же социальному классу. Напротив, школы книжников времен Ирода, когда очевидная неотвратимость чужеземного владычества порождала ощущение угнетенности и внутреннее напряжение, произвели слой пролетароидных толкователей Закона, которые служили душеспасительными советниками, проповедниками и учителями в синагогах (их представители заседали и в синедрионе) и определяли характер народного благочестия общинников (chaberim), строго следовавших Закону в понимании фарисеев; в талмудический период эта обязанность перешла к общинному чиновничеству раввината. В результате деятельности школ книжников мелкобюргерский интеллектуализм и интеллектуализм париев, противостоящие интеллектуализму благочестия, распространились в масштабах, не имевших аналога ни в одном другом народе. Искусство письма и умение мыслить казуистически, распространяемые своего рода «всеобщими народными школами», Филон считал особенностью иудеев. Результатом стали ослабление роли пророчества в городах и замена его культом закона и священных книг.
Этот слой иудейских интеллектуалов из народа, чуждый любым мистериям, в социальном отношении стоит значительно ниже философов и мистагогов переднеазиатского эллинистического общества. Но в то же время несомненно, что на эллинистическом Востоке уже в дохристианское время существовал охватывающий разные социальные слои интеллектуализм, который с помощью аллегорий и умозрений создавал в разного рода сакраментальных посвящениях и культах спасения сотериологические догматы, подобные догматам орфиков, тоже в большинстве принадлежащим к средним слоям. Такому образованному книжнику диаспоры, каким был Павел, мистерии и сотериологические умозрения, как, например, культ Митры, который был распространен в Киликии во времена Помпея как вера морских разбойников (правда, его существание именно в Тарсе198 доказано на основании надписей лишь в христианский период), безусловно, были известны и ненавистны. Возможно, сотериологические надежды самого разного толка и происхождения с давних пор существовали и в иудаизме, особенно в провинциях, иначе там не могли бы уже во времена пророков параллельно ожиданию будущего монарха иудейского народа-господина возникнуть представления о въезжающем на осле царе бедных людей и идея «сына человеческого» (форма, грамматически безусловно семитского происхождения). В возникновении любой сложной сотериологии, выходящей за пределы чистого мифа, связанного с явлениями природы, или простого предсказания прихода доброго царя, который уже где‑то ждет своего часа, т. е. в сотериологии, пользующейся абстракциями и открывающей космические перспективы, всегда так или иначе участвует интеллектуализм мирян — либо аристократов, либо париев в зависимости от обстоятельств.
194
195
196