Только эти антирелигиозные секты, связанные со слоем деклассированных интеллектуалов, смогли хотя бы временно сохранить религиозную по своему типу веру в социалистическую эсхатологию. Чем решительнее берут в свои руки защиту собственных интересов те, кого это непосредственно касается, тем больше отступает на второй план «академическая» составляющая, а окончательный удар наносит неизбежное разочарование в возможностях науки, наступающее после едва ли не суеверного ее прославления как возможной «производительницы» или «провозвестницы» насильственной или мирной социальной революции, которая уничтожит классовое господство. В результате единственный в Западной Европе равносильный религиозной вере вид социализма — синдикализм208 — оказывается чем‑то вроде занятия романтически настроенных людей, не имеющих в этом иного, кроме спортивного, интереса.
Последним значительным движением интеллектуалов, объединенным если не единой, то во многих важных пунктах общей верой и, следовательно, близким к религии, было движение русской революционной интеллигенции. Родовитая и академическая интеллигенция объединилась здесь с плебейским интеллектуализмом, носителем которого было высоко стоящее по уровню социологической мысли и общим культурным интересам пролетароидное низшее чиновничество, особенно земские служащие (так называемый третий элемент), а также журналисты, учителя народных школ, революционные апостолы и возникшая в социальных условиях России крестьянская интеллигенция. Результатом стало движение, начавшееся с так называемого народничества в 1870‑е годы, основанное на идеях естественного права и преимущественно аграрно-коммунистическое по своей ориентации, которое в 1890‑е годы частью вступило в ожесточенную борьбу с марксистской догматикой, частью особенным образом сплавилось с ней или же принялось искать соединения сначала с романтическо-славянофильской, потом с мистической (иногда фанатичной) религиозностью, что привело некоторые, и довольно широкие, слои интеллигенции под влиянием Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого к аскетическому или акосмическому стилю жизни. Останется ли это движение, где важную роль играла готовая на любые жертвы пролетароидная еврейская интеллигенция, жизнеспособным после катастрофы русской революции 1905 г., покажет будущее.
В Западной Европе, в областях англосаксонской, а в последнее время и французской культуры, просветительски-религиозно настроенные слои начиная с XVII в. создавали унитарные, деистические, синкретические, иногда атеистические и свободно-церковные общины, в которых известную роль играли наряду с прочими и буддийские (или считавшиеся таковыми) концепции. В Германии эти общины были достаточно долго распространены практически в тех же кругах, которые проявляли склонность к масонству, т. е. среди лиц, не имеющих экономических интересов, особенно среди университетских профессоров, а также деклассированных идеологов и отдельных полупролетарских или в полной мере пролетарских образованных слоев. В то же время результатом соприкосновения с европейской культурой стало индуистское (религиозное общество «Брахмо-самадж») и персидское просветительство в Индии. Практическое значение этих общин в прошлом было больше, чем в настоящем. Интерес привилегированных слоев к сохранению существующей религии как средства приручения масс, свойственный им пафос дистанции, отказ от просвещения масс, способного поколебать их престиж, обоснованное неверие в то, что традиционную религию, символ веры которой отказываются понимать буквально 10% «ортодоксов» и 90% «либералов», можно заменить какой‑то новой, буквально приемлемой для широких масс, и прежде всего их презрительное безразличие к проблемам религии и церкви (чьи малообременительные притязания не требуют больших жертв, поскольку известно, что это всего лишь формальности, которые лучше всего выполнят официальные служители и хранители конвенционального порядка, чья карьера поощряется государством) — все это крайне не благоприятствует возникновению серьезной общинной религиозности в интеллектуальной среде. Стремление не только высоколобых литературно-академических интеллектуалов, но подчас и «интеллектуалов кофеен» учитывать в своем перечне источников опыта и предметов дискуссий также и религиозные чувства, желание писателей писать книги на эти темы и еще более действенное желание находчивых издателей продавать эти книги могут, конечно, создать видимость широкого интереса к религии, но из таких стремлений и болтовни никогда не возникала новая религия, и та же мода, что породила этот предмет разговоров, его же и убьет.
208