Разумеется, позитивные содержательные предписания пророческой этики и казуистически трансформированной этики священников в конечном счете должны черпать свой материал из проблем, возникающих в их душеспасительной практике, т. е. из привычек, конвенций и практических потребностей жизни мирян. Следовательно, чем больше священство стремится регламентировать в согласии с божественной волей жизнь мирян, основывая на этом собственную власть и доходы, тем больше оно вынуждено при разработке собственного учения и действия ориентироваться на традиционные представления мирян. Это особенно проявляется в условиях, когда отсутствует пророческая демагогия, способная освободить верования масс от их магически мотивированной связи с традицией. Следовательно, чем шире массы, представляющие собой объект воздействия священников и базу их власти, тем больше им приходится в своей систематизирующей работе пользоваться именно традиционными, т. е. магическими формами религиозных представлений и религиозной практики. Так, с ростом притязаний египетских жрецов на власть все ббльшую роль играл анимистический культ священных животных, несмотря на то что систематическое обучение жрецов значительно улучшилось по сравнению с предыдущим периодом истории Египта. Также и в Индии систематизация культа усилилась параллельно вытеснению харизматических гимнопевцев «готаров» специально обученными брахманами — мастерами церемонии жертвоприношения. Атхарваведа как продукт литературного творчества принадлежит значительно более позднему времени, чем Ригведа, а еще более позднему — Брахманы. Однако систематизированный в Атхарваведе религиозный материал гораздо древнее, чем ритуал высоких ведических культов и прочих компонентов более древних Вед, и в большей степени является чисто магическим ритуалом, чем ритуал Вед; в Брахманах этот процесс популяризации систематизированной религии и вместе с тем приближения ее к магии продолжился. Более ранние ведические культы представляют собой, как справедливо указывает Ольденберг153, культы имущих классов, тогда как магический ритуал с древнейших времен является достоянием масс. Так же обстоит дело с пророчествами. В отличие от раннего буддизма, выросшего из утонченного интеллектуального созерцания, религия махаяны представляла собой популяризацию, которая все больше приближалась к чистому колдовству или даже к сакраментальному ритуализму. То же произошло с учениями Заратустры, Лао-цзы и реформаторов индуистской религии, в значительной степени и с учением Мухаммеда, когда эти учения стали верой мирян. В Зенд-Авесте санкционирован даже культ хаомы, против которого решительно и упорно выступал Заратустра (разве что без некоторых вызывавших у него особенное неприятие вакхических элементов). В индуизме постоянно наблюдается тенденция соскальзывания в магию или, во всяком случае, в полумагическую сакраментальную сотериологию. Пропаганда ислама в Африке покоится преимущественно на отвергнутой ранним исламом магической основе, благодаря чему он берет верх над всеми остальными типами религиозности. Такой процесс, определяемый обычно как упадок или окостенение пророчеств, почти неизбежен. Ведь и сам пророк является, как правило, самовластным мирским демагогом, стремящимся заменить традиционную, даруемую ритуалом благодать систематизацией, основанной на этике убеждения. Вера в него мирян обычно основана на том, что он обладает харизмой, а это по большей части означает, что он колдун, значительно более могущественный, чем другие, и имеет невиданную доселе власть над демонами, даже над смертью, воскрешает мертвых, и, быть может, сам способен восстать из мертвых, т. е. может совершать то, что недоступно другим колдунам. Не важно, что он будет отрицать эти приписываемые ему качества, — когда он умрет, развитие пойдет без оглядки на него самого. Для того чтобы продолжить жить в сознании широких масс, он либо сам должен стать объектом культа, т. е. воплощением бога, либо его учение в форме, которая больше всего соответствует потребностям мирян, должна их собственными стараниями выжить и утвердиться в мире.
153