Это было явно преднамеренное, рассчитанное действие. Она не могла упасть с рядом стоящей полки, и, более того, эта книга не принадлежала ее небольшой личной библиотеке, которая была любовно собрана ею собственноручно.
Констанс повертела ее в руках. Оттиснутая позолоченная надпись на тонком корешке книги поведала ей, что это была копия стихов Катулла[60] на оригинальной латыни.
Затем она заметила кое-что еще. Между двумя страницами зажатое, как закладка, лежало перо. Она открыла книгу на отмеченном месте и взяла перо в руку, внимательно изучив его. Это оказалось не простое перо, а одно из самых особенных и узнаваемых. Если она не ошибалась, оно принадлежало норфолкскому каку: большому попугаю, сейчас уже вымершему и последний раз наблюдавшемуся в дикой природе в начале девятнадцатого века. Его среда обитания была ограничена деревьями и скалами Норфолка и островов Филиппа – двух крошечных внешних территорий Австралии, затерянных в обширном Тихом океане. Восхитительно радужное перо с шеи птицы, отливающее всеми оттенками корицы, которое сейчас она держала в руке, было характерно только для разновидностей, обитавших на острове Норфолк.
Она сразу поняла, откуда взялось это перо. Чучела особей норфолкского кака можно найти всего в дюжине мест, включая Амстердамский зоологический музей и Академию естественных наук в Филадельфии. Но в этом самом подвале в кабинете диковин Еноха Ленга находился свой собственный экземпляр такой птицы, самец необычайного красноватого окраса. Набитое чучело птицы было опрокинуто и повреждено в конфликте, случившемся в подвале два года назад. Она отреставрировала его, как только смогла, но несколько перьев пропали без вести.
Вновь захватив электрический фонарик, она оставила свои покои и, выбрав центральный коридор – отправилась в противоположную им сторону, пока не дошла до комнаты, посвященной чучелам. Там она быстро нашла норфолкского кака, стоящего на подставке из красного дерева под рифленой стеклянной коробкой.
Перо идеально подошло к его шее.
Вернувшись в свою библиотеку, Констанс взглянула на открытую книгу. Пером оказался отмечен 50-ый стих:
«Hesterno, Licini, die otiosi
multum lusimus в meis tabellis…»
Она мысленно перевела эти строки:
«На досуге вчера, Лициний, долго
На табличках моих мы забавлялись….» [61]
Затем она заметила, что в самом низу страницы изящным подчерком и фиолетовыми чернилами была сделана небольшая надпись. Чернила выглядели поразительно свежими:
«Возлюбленная, я предлагаю твоему вниманию это стихотворение».
Она решила, что это вольный перевод 50-ой строки того же стихотворения:
«Hoc, iucunde, tibi poema feci»[62].
Констанс закрыла книгу – изумленная и встревоженная. Откуда она могла здесь взяться? Может, Проктор принес ее ей? Но нет – он никогда бы не позволил себе нечто подобное, даже если бы он предположил, что это облегчит ее страдания. Кроме того, она была уверена, что Проктор за всю свою жизнь никогда не читал ни слова поэзии – латинской или какой-либо другой. И, в любом случае, он не знал об этих потайных комнатах, в которых она жила.
Со смертью Пендергаста больше никто о них не знал…
Она покачала головой. Кто-то определенно оставил ей эту книгу. Или она начала терять рассудок? Может быть, так оно и есть – временами горе казалось ей невыносимым.
Она открыла бутылку вина, наполнила бокал и сделала глоток. Даже для нее, небольшого знатока, оно оказалось удивительно сложным и интересным. Констанс сделала еще один глоток и приступила к еде. Но прежде чем начать, она снова обратилась к стихотворению. Конечно, она читала его и раньше, но с тех пор минуло уже много лет. И теперь, когда она снова мысленно переводила эти строки, поэма казалась ей гораздо более красивой и провокационной, чем она ее запомнила. Констанс прочитала ее от начала до конца – медленно, вдумчиво и с удовольствием.
13
Констанс очнулась под звуки музыки. Она села и откинула в сторону покрывала. Похоже, ей снилась музыка. Но что это была за партия? В ней звучало целое море тоски, печали и безответной страсти…
Решив, что пора сбрасывать с себя оковы поздней дремоты, Констанс встала и вышла из спальни, тут же очутившись в небольшой библиотеке. Ей вовсе не хотелось привыкать к столь долгому сну, который, как она считала, был лишь одним из проявлений испытываемого ею горя. И все же на данный момент она чувствовала не горе… вернее сказать, не совсем горе. Констанс прислушивалась к себе и осознавала, что не может точно понять, какая смесь эмоций наполняет ее, кроме того, что все они были весьма ненавязчивы и противоречивы.
60
Гай Валерий Катулл, очень часто просто Катулл – один из наиболее известных поэтов древнего Рима и главный представитель римской поэзии в эпоху Цицерона и Цезаря.
61
«На досуге вчера, Лициний, долго; На табличках моих мы забавлялись; Как утонченным людям подобает; Оба в несколько строк стихи писали…» – в переводе С.В. Шервинского. [ПП: «…на табличках моих мы забавлялись» – деревянные таблички, крытые воском, служили для черновых записей и в античности и долгое время в средние века.]
62
«Это, милый, тебе сложил я посланье; Из него о моих узнаешь муках. Так не будь гордецом и эту просьбу; Ты уважь, на нее не плюнь, мой милый…»– в переводе С.В. Шервинского.