Я вызвался помочь ей, взял мешки и проводил до дома – низенькой лачужки уже за краем деревни. Навстречу нам выбежали мальчишки-подростки. Они недобро зыркнули на меня и почти отняли мешки, сразу же скрывшись в доме. Женщина извинилась и поблагодарила меня. Я поклонился ей и только тут понял, что перевязь на её спине шевелится. Там определённо был грудной ребёнок.
Я хорошо понимал, что дни этого ребёнка сочтены, и практически дежурил в тени лачуги, ожидая, когда он отправится на тот свет. Смерть постоянно витала неподалёку, но прошёл день, два, неделя... а мальчик и не думал умирать. И это разожгло моё любопытство.
Я следил за жизнью мальчишки, частенько заглядывал к нему, проведывал невидимой тенью, взглядом из самого дальнего угла комнаты. Он был как хорошая книга. Жаль, но сегодня нам, видимо, придётся попрощаться. Даже интересные истории когда-нибудь подходят к концу.
Конечно, Аоюнь не верил на все сто, что вот всё, сейчас он умрёт. Да, он в пещере, да, в ловушке, и вряд ли братья с отцом придут его спасать, даже когда заметят, что младшенький сильно задерживается. Вода подбиралась к груди, теперь приходилось напрягать и без того уставшую руку ещё сильнее, чтобы держать фонарик выше.
Аоюнь закинул голову, рассматривая низкий потолок пещеры, испещрённый малахитом. Когда они с братьями нашли это место, то так радовались... кто бы знал, что всё обернётся таким образом. Да... Ладно, хоть фонарь ещё горит. Маленькая иллюзия света…
В принципе, он был доволен своей жизнью. Это чувствовалось, это было написано на его лице, если хорошенько присмотреться. Аоюнь и не подумал бы жаловаться на что-то, но и благодарности особой ни к кому не испытывал. А кому быть благодарным? Он всего всегда добивался сам, без посторонней помощи. Разве не так должен вести себя настоящий мужчина?
Однажды он даже повздорил с отцом, что явилось для меня, посмертного духа, полной неожиданностью. На месте отца я бы однозначно гордился таким сыном, но родитель посматривал на Аоюня недовольно и хмуро и как-то раз облачил своё недовольство в не очень приятный разговор.
Был поздний вечер, Аоюнь с братьями исследовал очередные пещеры, а отец развёл костёр на улице и готовил ужин. Он нервничал, потому что сыновья всё не возвращались, и в какой-то момент не выдержал, пошёл им навстречу. Оказалось, что старшего завалило оползнем, сдавило правую ногу, и теперь Аоюнь тащил его на спине. Всю обратную дорогу отец выслушивал от старших сыновей хвалебные речи, посвященные младшенькому, но хмуриться не переставал. Когда же все дети были согреты, накормлены и уложены вокруг костра, он отозвал Аоюня в сторону и сказал:
– Ты бы завязывал с этим...
– О чём вы? – не понял тот.
– О штучках твоих. Не делай вид, что не понимаешь! У тебя сейчас так глаза блестят... мне аж страшно становится.
– Это отблески костра, отец, – натянуто улыбнулся Аоюнь.
– Ты как неживой в такие моменты, – неожиданно выдал отец, отворачиваясь. – Знаешь... человек должен переживать все эмоции, не только страх. Даже если он всецело управляет этим страхом. Подумай об этом.
– Я правда не понимаю...
– Когда ты умрёшь, тебе понадобятся добродетели. А это не только и не столько хорошие поступки. Но и то, что у тебя вот здесь, – отец ткнул Аоюня пальцем в грудь, – твои чувства. Позволяй себе и слабости хоть иногда, не нужно постоянно быть самым сильным и храбрым.
Фонарь моргнул, дышать становилось всё тяжелее. Аоюнь упирался головой в потолок пещеры, вода доходила до середины его груди. Согреться больше не получалось, тело предательски расслабилось, готовое отключиться. Аоюнь сделал глубокий вдох и засмеялся в голос, отгоняя навязчивые пугающие мысли. Во вселенной много-много света…
И похоронят его, наверно, с почестями. И речь красивую скажут. Блин, услышать бы… Фонарь моргнул ещё раз. А потом зарябил. Скоро он намокнет и совсем погаснет. Это тоже ничего. Пусть гаснет. Он же точно знает, что на поверхности день, солнце, а выше, дальше – ещё очень-очень-очень много звёзд.
И, может, у него будет следующая жизнь, и он их снова увидит…
Чёрт! Фонарь все-таки погас. Аоюнь ещё недолго подержал его в дрожащей руке, словно надеялся на какое-то чудо, а потом оттолкнул от себя.
Вселенная света. Вселенная света… Холодно. Кап-кап. Кап-кап. До чего же холодно. И сыро. Почему в темноте всё чувствуется острее?