Итак, почему же так наз. ревизионизм накрепко связали с именем Бернштейна. Во-первых, потому, что он более или менее систематически изложил аргументы критиков марксизма. Правда, его книга, как правильно отмечает акад. Гусейнов, не отличается высоким научным уровнем. Поэтому в моей работе указывается: главное состояло в том, что Бернштейн был одним из лидеров СДПГ, редактором ее нелегального органа, выпускавшегося во время «Исключительного закона», одним из основателей журнала «Новое время». По распоряжению правительства Пруссии он подлежал аресту, что вынудило его оставаться в Лондоне вплоть до 1901 г., когда он был избран депутатом рейхстага. Бернштейн был ближайшим другом Энгельса и стал его душеприказчиком. Все это и было причиной того, что ортодоксальные марксисты во главе с А. Бебелем и В. Либкнехтом выступили именно против бернштейновского ревизионизма, хотя он и не отличался оригинальностью.
В.М. Межуев в своем очень интересном выступлении разграничивает такие понятия, как «догма» и «догматизм». Он указывает, что научные положения, поскольку они достаточно обоснованы, становятся догмами, т.е. непререкаемыми, разумеется, лишь в определенных границах истинами. Таков, например, принцип невозможности вечного двигателя, или, скажем, закон сообщающихся сосудов. «Догматизм, однако, – отмечает Вадим Михайлович, – это не просто догма, а как бы застывшая догма, догма, утратившая связь с реальностью, переставшая реагировать на новые факты, не способная меняться под их воздействием». Кстати сказать, такое разграничение догмы и догматизма мы находим в «Критике чистого разума» Канта. К сожалению, в моей книге этот вопрос не рассматривается, несмотря на всю его важность.
И.К. Пантин, который сам занимался исследованием бернштейновского ревизионизма, отмечает, что автор обсуждаемой книги «возвратил феномену ревизионизма содержание, увидел в нем не просто отступление от „истинного“ Маркса, а фиксацию новой реальности, понимание которой уже не укладывалось в рамки „классической“ марксистской теории». Вместе с тем, Игорь Константинович упрекает меня в том, что я без всяких объяснений расширяю понятие ревизионизма до критики марксизма вообще, зачисляя в ревизионисты П.Л. Лаврова, Н.К. Михайловского. «Признаемся, это звучит, мягко выражаясь, странно». Мне представляется, что И.К. Пантин не придал значения тому факту, что я считаю принципиально неправомерным, чуждым науке само понятие ревизионизма, считаю его догматическим монстром, который подлежит изгнанию из лексикона науки. Правомерна лишь критика, ревизия любой научной теории, причем эта ревизия, разумеется, не застрахована от критики и опровержения. Глава, посвященная народникам, называется в моей книге «Российские народники: переход от латентной к открытой ревизии марксизма». Народники, как я уже указывал, подвергали критике положения Маркса об исторической прогрессивности капитализма и всемирно-исторической миссии пролетариата. В.П. Воронцов посвятил специальную работу критике (или ревизии) воззрений основоположников марксизма по вопросу о развитии капитализма в сельском хозяйстве. В этой критике немало верного. Я с удовольствием констатирую, что В.Г. Федотова в принципе согласна с одним из главных положений моей книги: «мы действительно, – говорит Валентина Гавриловна, – не можем употребить термин „ревизионизм“ по отношению к изменению научных концепций». То, что, например, в Китае марксисты говорили не об исторической миссии пролетариата, а выдвигали на первый план крестьянские массы, было по существу правильным применением марксизма. И если в чем-то другом китайские марксисты расходились с Марксом и Энгельсом, то и здесь понятие ревизионизма вообще неприменимо. Я не боюсь повториться, но настаиваю на том, что термин «ревизионизм» вообще ненужный, вредный, искажающий понятие научности, как оно сложилось в новое время. То, что облыжно наименовали ревизионизмом, есть, как правильно говорит В.Г. Федотова, «не пустой спор, а исторически конкретная и определенная переинтерпретация идей Маркса в соответствии с происходящими или возможными изменениями капитализма».
В выступлении Нины Степановны Юлиной высказаны серьезные возражения относительно моей критики К. Поппера. Мне следует продумать эти замечания, т.к. я сознаю, что моя критика «критического рационализма» всегда была, так сказать, чрезмерной, односторонней. Относительно замечания Нины Степановны о том, что Поппер признает объективную истину, я хочу лишь заметить, что в первом издании «Логики исследования» понятие истины вообще ни разу не появляется. Поппер вынужден был признать эвристическую ценность этого понятия лишь после знакомства с логическими исследованиями Тарского. Но и во втором, английском издании своей книги он обычно говорит не об истине, а о правдоподобии.