— Пора браться за голову, — кричала она, расхаживая по комнате, после того как Тайлер решил сходить в туалет в общественном месте просто потому, что поспорил на один доллар. На один доллар, когда на его счетах были тысячи! Но важен процесс. — Тебе двадцать три, ты должен думать о семье и карьере, а не мочиться в общественном парке!
Тайлер сидел на кресле и спокойно слушал мать, как самый послушный ребенок. Он внимательно смотрел за тем, как Кэрол расхаживала из стороны в сторону, а в его взгляде так и читалось: «Да, мам, я все понимаю. Ты права, я действительно веду себя как придурок».
— У меня чувство, что ты вообще никогда не вырастишь из шестнадцатилетнего возраста, — Кэрол посмотрела на тумбочку, в которой хранились диски ее непутевого сына. Вообще-то уже и диски стали вымирать, все фильмы можно было скачать с Интернета бесплатно, но Тайлер продолжал смотреть фильмы и слушать музыку с CD и DVD носителей. Женщина подошла к тумбочке и с полки взяла первый попавшийся под руку диск, посмотрела на него, а потом взглянула на сына. — И ты еще пытаешься доказать, что я говорю неправду?
— Нет, не пытаюсь, — спокойно ответил парень. — Но это, правда, крутая игра.
Кэрол вновь взглянула на коробку с диском, а потом посмотрела на сына.
— Ты смеешься надо мной? Это же игра, сделанная по мотивам Шрека! В нее играют дети десяти лет.
— И я играю, — спокойно ответил Тайлер, вообще не стыдясь своих увлечений. — Не, ну меня еще прикалывает «Мафия», там… «Аутлост», «Сталкер»…
После этого случая Кэрол неделю не разговаривала с сыном. Помимо матери еще много людей не относились серьезно к Тайлеру: однокурсники, преподаватели, друзья семьи… Локвуд не обижался на них, он и сам понимал, что ему пора взрослеть.
Завтра, может, или на следующей неделе. Только не сегодня.
Сегодня ему хочется наслаждаться молодостью, иначе он станет как все эти дряхлые старики, которые обсуждают новые марки. Любители хреновы.
Локвуд допил бутылку портвейна. Громкая музыка оглушала, но Тайлеру было не впервой привыкать к такой громкости, он уже приспособился, ему даже нравилось, что он слышал все не очень четко после таких глобальных вечеринок. Тайлер сидел в окружении сексуальных и притягательных девушек и верных друзей. Все были в угаре, кроме Добермана (кличка одного из приятелей Локвуда). Доберман вальяжно расположился на кресле с бутылкой виски, смотрел на танцовщицу «гоу-гоу» и явно не слышал громкой музыки клуба. Локвуд оттолкнул очередную пустышку и придвинулся к своему другу, пощелкал пальцами перед лицом, и Доберман подал «признаки жизни». Он устало и бесстрастно посмотрел на Тайлера. Локвуд достал из кармана пакетик с белой пылью и с улыбкой на лице протянул его другу. Доберман усмехнулся, но перевел взгляд снова на танцовщицу, так и не прикоснувшись к тому, от чего «торкнет и будет похуй на все проблемы». Тайлер встал, бесцеремонно выгнал девушек, сидящих подле его унылого товарища, как назойливых и глупых котят, а потом уселся рядом. Несколько минут Локвуд с тупой улыбкой просто пялился на друга, ожидая какой-то реакции. Это напоминало одну из сцен фильма «Невезучие». «Просто Квентин» и его молчаливый товарищ, Руби, сидящие в одной камере по воле случая. Доберман, ровно как и герой Жана Рено из этого фильма, не реагировал на пристальный взгляд в свою сторону.
— Грустишь?
Этот вопрос Тайлер задавал постоянно, и Добермана он выводил из себя. Самый тупой вопрос, который вообще можно было задать.
— Из-за нее? — продолжил Локвуд, указывая на танцующую девушку. — Послушай, что я тебе скажу.
Они сидели в VIP-ложе, поэтому можно было не кричать во весь голос, а разговаривать спокойно. Прожекторы мигали уже не так часто, однако сердце клуба все еще билось с прежней рьяностью и свирепостью. Доберман глядел на танцовщицу, не чувствуя ни депрессии, ни тоски. Словом, он не грустил, как считал Тайлер.
— Нет никакой любви, чувак, и не надо из-за этого париться, — Тайлер был начитанным парнем, но без сленговых словечек обойтись не мог. Возможно, если бы он хотя бы в речи был более деликатным — к нему бы и относились лучше. — Любовь — это пустота, фикция, прах, пепел — называй тем словом, которое тебе больше нравится. Любовь — лишь красивое название для плотских утех. Это слово придумали поэты и попы, чтобы маленькие детки не знали, какими гадостями по ночам занимаются их родители. Знаешь, я однажды говорил с одним полицейским… Сейчас уже даже не вспомню как его зовут… Он сказал мне, что любовь живет три года. Вся эта бекбедеровская** галиматья, которой полнится Интернет, слегка подзаебала, не находишь? Вообще-то любовь будет длится ровно столько, сколько ты будешь желать свою партнершу, вот и все… А все эти слова про платонические высокие чувства и чистую любовь — лишь пустословие. Мне очень нравятся в этом отношении «Темные аллеи»***. Вообще-то я не любитель классики, но в том сборнике очень четко и откровенно все описывается.
— Да? — произнес Доберман после некоторого молчания. Он сделал глоток портвейна и внимательно посмотрел на своего собеседника. На шее Добермана все еще красовался рубец, вызывая ассоциации с жабрами. Мерзкими, слизкими жабрами, покрытыми волдырями. Неприятное зрелище, но постепенно привыкаешь и к замкнутости Добермана, и к его уродливому шраму, и к тому, что этот человек никогда не разбрасывается словами. — А как же сумасшествие, доведшее Джульетту и Ромео до смерти?
— Ой, да брось. Это сказка, а не реальная жизнь. Нет любви и никогда не было. Это просто сказка для взрослых; нашему отчаянному миру нужна мотивация, чтобы не подыхать каждый день. Нет любви. Есть симпатия, есть влечение.
— А почему же тогда люди следуют друг за другом? — не унимался Доберман. Во взгляде этого парня всегда появлялся этот странный блеск, который порой пугал самого Локвуда. Нехороший, какой-то пугающий блеск. Иногда Тайлеру казалось, что человек, сидящий рядом, имел способность проникать в чьи-то мысли. От этого взгляда внутри что-то переворачивалось. Казалось, что если ты продолжишь говорить с Доберманом — полностью примешь его точку зрения.
Локвуд решился продолжить.
— Фанатизм, — ответил он довольно бодро и непринужденно. — Под фанатизмом сокрыто много факторов: страх остаться одному, желание обладать именно этой девушкой, собственники и собственницы, сумасшествие, маниакальное влечение, психические расстройства. Понимаешь, все дело в человеческой психологии, вот и все. Не существует любви. Есть лишь фанатизм.
Доберман усмехнулся и снова перевел взгляд на танцовщицу. В свете прожекторов (красных, синих, зеленых, желтых) шрам на шее становился еще более уродливым. Локвуд тоже залил в свою глотку спиртное и, вальяжно расположившись в кресле, продолжил:
— Нам нужен секс, а бабам — наши деньги. Между полами существует безмолвный консенсус. Они нам дают, мы платим. Знаешь, что самое характерное? Сейчас все громче и громче становится гендерный конфликт. Женщины кричат о матриархате, а мужчины унижают феминисток. Но мы… Мы обоюдны. Мы погрязли в разврате, а они — в алчности. И кто из нас хуже? У грехов нет меры и степени. Все мы пали на этой гребаной планете, поэтому Бог, если он и существует, отобрал у нас свой подарок. Сдохла любовь, как безумная бездомная дикая кошка. Любовь придумана для того, чтобы скрыть действительность. А действительность такова: секс и холодный расчет, ничего более.
На сцену вышли местные «гангста-реперы». Добермана воротило от вида этих малолетних уличных наркоманов, которые строят из себя настоящих мужиков. Можно подумать, степень взрослости измеряется количеством шлюх в постели, употребленной наркоты и количеством ходок на зону. Возле этих малолетних ублюдков вертелись такие же жалкие и уродливые низшие божества, готовые на все ради денег. В этом Локвуд был прав.