Усы Рейнера дернулись в усмешке:
– Это мой дом.
– Мне нужно посидеть с делом Баурика. Вы предпочитаете, чтобы я сделал копии и взял их домой? – Тим переводил взгляд с одного на другого, пока они не поднялись и не вышли из комнаты.
Аненберг задержалась. Она закрыла дверь и повернулась к Тиму, сложив руки на груди:
– Поезд начинает катиться под откос.
Тим кивнул:
– Я собираюсь его притормозить. Посмотрю, что смогу найти на Баурика. И как себя будет чувствовать Дюмон. Думаю, что справлюсь с этой операцией. Если мне понадобится Митчелл, займу его наблюдением и уберу, как только запахнет жареным.
– Роберт и Митчелл не успокоятся и не захотят долго быть твоими мальчиками на побегушках. Они одержимые, видят только белое и черное, никаких полутонов.
– Мы должны держать их за пределами операции, чтобы они все время были на боковой линии.
– А если все пойдет не так, как мы хотим?
– Используем поправку о самороспуске и распустим Комитет.
– Ты, наверное, жаждешь добраться до дела Кинделла.
– Ты даже не представляешь себе как.
Аненберг достала из сумочки сложенный втрое документ и подтолкнула его к Тиму.
Записи государственного защитника.
– Рейнер попросил меня сделать в офисе их копию. Я случайно сделала две. Положи ее в карман и не смотри, пока не придешь домой. И не проси меня больше ни о чем.
Тим едва удержался, чтобы сейчас же не перелистать страницы. Как ни трудно ему это было сделать, он засунул листки в задний карман. Когда Тим поднял голову, Аненберг уже ушла.
Неожиданно воцарившаяся тишина терзала его, но он справился с этим. Он не мог рисковать: вдруг Рейнер зайдет и найдет его за изучением похищенных документов? И он не мог встать и уйти после того, как заявил, что собирается просмотреть папку Баурика. Надо действовать взвешенно…
Он уменьшил свет лампы и долго смотрел на недовольное лицо Баурика перед тем, как открыть папку.
28
Тим ушел, не потрудившись найти Рейнера и оповестить его о своем уходе. Съезжая с подъездной дорожки, он почувствовал, как дом нависает над ним, темный и фальшиво-старинный.
Он проехал несколько кварталов, потом припарковался и пролистал записи государственного защитника по делу Кинделла. Возбуждение уступило место разочарованию. Беседы адвоката с Кинделлом перед судом были отрывочными и неполными.
«Жертва принадлежала к тому типу, который особенно привлекал клиента».
«Клиент утверждает, что после смерти он провел с телом полтора часа».
У Тима скрутило желудок, и ему пришлось опустить стекло и глотнуть холодный воздух, прежде чем он смог собраться с силами и читать дальше.
Предложение на пятой странице привело его в состояние шока. Он попытался привести себя в чувство и вдруг заметил, что перечитывает его снова и снова, пытаясь увязать каждое слово с его значением.
«Клиент утверждает, что все аспекты преступления он совершил один».
А снизу приписка:
«Не говорил ни с кем о Вирджинии Рэкли или о преступлении, пока полицейский наряд не прибыл к нему в гараж».
Преодолевая окутавшее его оцепенение, Тим закончил читать отчет. Никакой новой информации.
У Кинделла не было причины обманывать защитника и лгать в конфиденциальной беседе. Если только в папке не было дополнительных фактов, не отраженных в отчете государственного защитника. Тогда Тим все это время был на ложном пути. Гутьерес, Харрисон, Делейни, его отец – все они правы.
Убеждение в том, что у Кинделла был сообщник, переросло в навязчивую идею, защищавшую его от страшного удара, который несла с собой смерть Джинни. Если Кинделл в самом деле был единственным убийцей Джинни, то у Тима не было вариантов. Ему ничего не оставалось делать, как столкнуться с Кинделлом лицом к лицу и сказать себе, что смерть его ребенка – это реальность.
Дрей пошла спать – автоответчик включился на середине первого же звонка, – и он сообщил ей новость, зашифровав ее на случай, если там был Мак.
Внезапно ощутив, что он полностью истощен, Тим поехал домой и провалился в сон. Проснувшись, он несколько минут полежал на матрасе, глядя, как пылинки кружатся в луче утреннего света, льющегося из окна. Его мысли упорно возвращались к черной папке, ожидавшей его в сейфе Рейнера.
Если эта папка не даст доказательств того, что в деле был сообщник, он скоро сможет разобраться с Кинделлом.
Но сначала надо достать Баурика.
Он принял душ, оделся и вышел на улицу. Он сидел за столиком в углу забегаловки, где подавали завтраки, и листал «Лос-Анджелес таймс». Казнь Дебуфьера снова попала в заголовки, но в статьях мало писали о реальном ходе расследования.
Через некоторое время Тим вернулся в свою квартиру и сел на единственный стул, положив ноги на подоконник. Потом вытащил три страницы записей, которые забрал из папки Баурика. В поисках вдохновения зашел в Интернет и нашел фотографию тренера, сжимающего в объятиях свою мертвую дочку. Долго смотрел на лицо мужчины, перекошенное мукой и каким-то упорным неверием. Теперь Тим испытывал к нему сострадание.
И еще его вдруг придавило осознание бесполезности всего, что он делал.
Он потер руки, просмотрел три страницы записей и сформулировал стратегию. Баурик искусно организовал свое исчезновение, чтобы избежать угроз и покушений на свою жизнь. В обычное время вычислить его местонахождение не составляло для Тима особого труда. Любое госучреждение, от Министерства финансов до Иммиграционной службы и таможни, располагали подробной компьютерной базой данных, но все они сейчас были для него недоступны. Тим не мог позвонить своим приятелям в других агентствах, коллегам и знакомым из разных компаний. Он не мог ни с кем говорить лично, появляться в каких-либо местах или просить разузнать о чем-нибудь информаторов. Придется все делать тайком, как преступнику, которым, как он полагал, он и является.
Он начал с последнего известного адреса Баурика. Связался с управляющим домом и притворился, что занимается счетами. Конечно, это был выстрел издалека, но Тим знал, что начинать нужно с малого. Никакой информации о своем новом адресе Баурик управляющему не оставлял, но Тим узнал дату, его отъезда: 15 января.
Представившись почтовым инспектором, расследующим мошенничество, он позвонил в газовую и электрическую компании, в компанию, занимающуюся водоснабжением, и в компанию, предоставляющую услуги кабельного телевидения. Тим говорил грубым голосом и называл фальшивый номер значка. Он был поражен, насколько просто получить конфиденциальную информацию. К сожалению, все записи Баурика были по адресам, где он проживал до 15 января.
Назвав имя Теда Мейбека и номер его значка – Тим полагал, что тот был ему должен, – он попытался таким же образом прощупать медицинские учреждения, но это ни к чему не привело. Медицинский персонал был либо некомпетентен в отслеживании подобной информации, либо хорошо подготовлен в вопросах политики конфиденциальности и не выдавал данные. Согласно информации из папки, у Баурика не было своей машины – мать обычно подвозила его в школу, что делало его объектом насмешек других старшеклассников. Показания одноклассников о характере Баурика были нелестными. Все, за исключением показаний одной девочки, Эрики Хайнрих, которая отметила, что баскетбольная команда жестоко издевалась над Бауриком и другими, ныне покойными стрелками.
Повсюду были тупики. Тим бросился на поиски Баурика, словно исполнял ордер на арест, и неожиданные препятствия выбили его из колеи.
Тим попытался представить, каково это – иметь ребенка, способного на убийство. Неужели можно его любить?
Внезапно Тим почувствовал, как в нем что-то зашевелилось, и кусочки мозаики встали на место. Кулон в виде половины монетки с неровными краями, который он видел на фотографии Баурика. Кулон влюбленного. Каждый из влюбленных носил часть монетки. Свидетельские показания Эрики Хайнрих стали еще сильнее выделяться на общем фоне. Единственный сочувственный отзыв. Подружка.