Я позвонил Чирикову, и мы договорились.
Ах, какая же чудесная погода стояла в те дни конца апреля! Солнце вовсю хозяйничало на небе, снег окончательно стаял, улицы поливали каждую ночь, и пыли было мало, особенно по утрам. Я ехал в метро, потом на трамвае, вышел на улицу со странным названием «Матросская тишина», не сразу нашел тюрьму – все спрашивал, смущаясь: «Вы не скажете, где здесь тюрьма? Тюрьма где здесь?» И казалось, что и окрестные улицы, и люди, которые здесь живут, и просто прохожие обязательно носят отпечаток этого мрачного места.
Однако место оказалось совсем обычным на вид – обыкновенная улица. Правда, высокий кирпичный забор. И все же я подумал: вот если бы не знал о тюрьме, то, проходя случайно по этой улице, почувствовал бы?
Приближаясь к проходной – унылое серое здание и окна с решетками, но, вообще-то говоря, ничего особенного, а тем более жуткого… – я встретил женщину с опухшим лицом и красными глазами. От слез? Но когда спросил у нее, сюда ли иду, где проходная тюрьмы, она как-то очень бойко и даже весело ответила, что да, мол, сюда я иду, правильно, а проходная – вон те двери. Она даже развеселилась как будто бы и добавила с сердечностью:
– Вон звоночек, видите? Звонить нужно, часовой и выйдет, – сказала так, как будто бы объясняла, как войти в магазин.
Я позвонил, часовой вышел не сразу, но все же вышел, спросил, что нужно. Я сказал, что к Чирикову, тот обещал выяснить и скрылся. Я остался у дверей снаружи.
Честно говоря, было как-то неловко стоять на улице у проходной тюрьмы – казалось, что прохожие с особенным интересом разглядывают меня и, конечно же, ищут на моем лице печать горя, и, может быть сочувственно думают: «Кто у него? отец? брат?» И потому я как-то невольно старался делать очень бодрый, независимый, свободный вид, словно подчеркивая, что я не на свиданье, нет, я журналист, мне очерк писать… Глупость, конечно, а ничего не поделаешь – тюрьма это тюрьма.
Наконец, часовой распахнул дверь, велел войти, сказал, что позвонит сейчас Чирикову, и я должен буду с ним говорить. Он набрал номер, потом передал трубку мне, я услышал знакомый уже, приветливый голос Чирикова, назвался, он узнал меня и сказал, чтобы я подождал. Он пришлет за мной.
– Паспорт есть у вас? – строго спросил часовой.
Я протянул паспорт с внезапным ужасом от промелькнувшей нелепой мысли: ну как он спросит, где я работаю – ведь я «тунеядец»? Хорошо, что хоть не сам созванивался с Чириковым, хорошо, что хоть Алик знает, вступится, если что…
В тесное помещение проходной вошла женщина в синем халате, очень похожем на халат институтского лаборанта. На ее лице был заметный шрам.
– Вы к Чирикову? – деловито обратилась она ко мне.
– Да.
– Пойдемте.
Мы вышли из проходной и зашагали по длинному коридору. Я оглядывался тайком, искал двери камер, решетки, но коридор был обычный, учрежденческий. Встретилось несколько совершенно обыкновенных людей в штатском. «Напоминает заводоуправление», – подумал я.
Раза два споткнулся, идя вслед за женщиной в синем халате, и даже здесь, в коридоре, по инерции делал свободный, независимый вид: я, мол, не заключенный, а журналист, я по своей воле, мне очерк писать… Но никто из проходящих, кажется, не обращал на меня внимания.
И тут я ощутил слабый, едва уловимый запах дезинфекции. Хлорки, или карболки. Хотя такой запах стоит во многих учрежденческих коридорах, но я счел это первым признаком места, в котором находился впервые в жизни.
Миновали какую-то дверь, пошли по новому коридору. По стенам коридора тоже были все двери, одна из них приоткрыта. На ходу я заглянул в темную щель и вздрогнул, увидев в полутьме экран и стриженые головы. И догадался тотчас: ОНИ смотрят кино.
Наконец, перед нами – большая дверь-решетка из толстых железных прутьев. Провожатая спокойно вытащила из кармана огромный ключ, сунула его в замочную скважину и повернула. Дверь со скрежетом отворилась, мы оба шагнули вперед, женщина обернулась и заперла дверь. Теперь – за нами.
Каменный маленький дворик – как в церквях или в монастырях, – каменные серые стены с маленькими зарешеченными окнами со всех четырех сторон. Наверху – небо, но оно действительно далеко и даже какое-то ненастоящее, а солнечные лучи здесь, кажется, – не солнце, а просто ослепительный белый свет.
Миновали дворик, опять вошли в какую-то дверь, поднялись по лестнице.
Еще одна дверь – и оказались в кабинете подполковника Чирикова.
– Я вызову вас, Ангелина Степановна, – сказал Чириков, и провожатая вышла.
Константин Иванович Чириков был мужчина лет пятидесяти пяти, черноволосый, с легким проблеском седины, с довольно интеллигентным лицом и доброжелательными светлыми глазами. У меня тотчас же возникла мысль: почему, по какой такой особенной причине он выбрал себе эту работу? Как он говорит о ней своим знакомым? Глупо, но я машинально искал на его улыбающемся добром лице следы жестокости, садистические наклонности. Ведь должно же быть что-то! Но не находил. Чириков улыбался на самом деле приветливо, его лицо было совершенно обычным.