Я вошел. Их было четверо.
О чем-то перед этим они говорили, я своим появлением прервал разговор, они затихли вдруг, и я почувствовал, что разговор был, видимо, обо мне, но не придал значения. Как ни в чем не бывало, я прошел несколько шагов и оказался около дивана.
– Давайте Олега «кастрируем»? – сказал вдруг, поводя своими радостными голубыми глазами, Толян.
Я и оглянуться не успел, как на меня бросился со смехом Борька-Баран, за ним – Сашка. Сева повалил меня на диван, больно подвернув руку и сел на нее. Борька-Баран держал другую руку, Сашка, мой закадычный приятель Сашка, мертвой хваткой вцепился в ноги, а Толян бойко принялся расстегивать ремень моих штанов.
Они все хохотали, только Сашка кряхтел, отчаянно удерживая непослушные мои ноги, орали весело, и в общем-то во всем этом не было, конечно, ничего страшного, как будто бы, я, разумеется, мог не опасаться за свою полноценность после их проверки, но другое, другое молнией сверлило мой мозг: «Сашка, мой закадычный друг общепризнанный, что же ты так силишься, бедный – ведь меня оскорбляют, и ты понимаешь это, я чувствую, так что же ты меня предаешь! А ты, Сева, я же зашел к тебе, как к другу, я же знаю, что ты сам не любишь этих «проверок», что же ты помогаешь им, что же ты руку мою правую держишь, сел на нее!…»
Какое-то время мне удавалось сопротивляться, но – недолгое. Они, разумеется, не вспомнили о чернилах, они даже – когда я внезапно перестал сопротивляться – посмотрели мне в лицо почему-то настороженно, и Сева приподнялся с моей руки – только Сашка, не глядя в лицо друга, с тупым упорством держал мои ноги, покраснел от натуги, бедняга. Но Толян, этот веселый затейник, стянул-таки с меня штаны и трусы…
– Ну, что? – сказал я спокойно. – Удостоверились? Довольны?
Странно. Именно спокойствие подействовало на них. Они как-то вдруг сникли все. И расползлись. Последним разжал свои руки Сашка…
Я встал. Привел себя в порядок. Потом сел.
– Ну, что? – повторил. – Довольны?
Они молчали. Даже Толян. И были, похоже, смущены.
Вдруг Сева неестественно засмеялся и сказал:
– Ладно, чего там. Всех «кастрировали». Подумаешь, оторвали что ли…
Захохотал во все горло Толян.
И тут во мне началось. «Вы же… Это же издевательство, насилие! Вы же не понимаете! – чуть не закричал я. – Вы же… Уродуете все равно! Как же вы это не понимаете! Достоинство разрушаете вы, скоты…» Во мне все рвалось, я не от обиды, от поразительной мысли этой дрожал. Я вспомнил тотчас многочисленные подобные сценки, свидетелем которых был. Довольно-таки равнодушным свидетелем, увы…
Но я молчал и теперь. Я слова не мог сказать, дыханье перехватило – я ПОНИМАЛ, что говорить им БЕСПОЛЕЗНО. Слова толпились в воображении, но я не в состоянии был – язык не слушался! Ах, если бы было хоть чуть меньше негодования, эмоций, меньше слепой, нерассуждающей ярости, а больше понимания – ПОНИМАНИЯ! – если бы я хоть отчасти, хоть чуть-чуть сохранил хладнокровие! Но не мог, не мог… Дать по морде и Толяну, и Сашке? Сашке – вот главное, по морде «преданной»! Ну, пусть даже не по морде, а просто поссориться отчаянно, показав хоть этим… Или… Ведь не понимали они, не ведали, что творят! Объяснить? НО КАК?
Но где уж. Беспомощность сковала меня тогда. Беспомощность понимания. Уже тогда…. Понимание того, что они не поймут! Они ведь искренне не считали то, что делали, плохим. Подумаешь! Что такого? Ведь и правда не оторвали, не мазали чернилами. Что такого? Какое еще достоинство? Причем тут? Так, подурачились.
И потом… Сдержанным надо быть – это я уже тогда понимал тоже! Сдержанным и разумным! Не так ведь все просто. Люди не понимают многого, и если каждый раз возмущаться и раздражаться на всякую мелочь… Подумай сначала, взвесь, иначе наделаешь непоправимых ошибок. Многого, многого не понимали мы все тогда, а главное: что это такое – достоинство человеческое? Да, вот беда, путались с этим понятием! С одной стороны… С другой стороны… Ведь что самое-самое первое в жизни? Цель! «Ясность цели, настойчивость в достижении цели…» – вот ведь какими словами жили. О средствах ничего не было сказано в том изречении, и как-то само собой подразумевалось, что средства – любые. Достоинство вообще-то как бы и не при чем. «Ясность цели, настойчивость в деле достижения цели» – ведь это сказано тем, кто дороже отца родного, лучший друг каждого, Мудрейший, Гениальнейший, Отец Всех Народов! Что это еще за абстрактное понятие – достоинство? Достоинство одно у нас – классовое. Полезное для пролетарского дела – для Революции! И ведь так часто «буржуазные» понятия «достоинства, чести» мешали достижению цели! На уроках литературы, к примеру, как же издевались некоторые учителя над «ложным» понятием «чести» у «классовых» врагов! Если, к примеру, офицер «белой» армии, или какой-нибудь фабрикант, помещик говорил о любви к Родине, то это считалось ложью в его устах, потому что не могло быть понятия патриотизма «вне класса». Если говорил о патриотизме или еще о чем-нибудь возвышенном представитель «не нашего» класса, то верить ему, конечно, было нельзя. Расстреливали таких, судя по книгам и учебникам, безоговорочно, как бы они ни оправдывались. И понятие совести, чести, естественно, было каким-то сдвинутым. Ведь нет же человеческой личности ВООБЩЕ, внушали всем. Есть другая – «классовая». То есть подчиненная ЦЕЛИ! И поэтому получается, что нельзя ни в коем случае верить совести тех, кто не принадлежит «нашему классу». И не разделяет нашей цели. И – наоборот: безоговорочно справедлива совесть наших братьев по классу – тех, кто якобы идет с нами к той же самой цели. А значит… Что бы ни делали наши – все правильно почти всегда. Даже если воруют наши – они все равно «социально близкие», не то, что «не наши»…