После того, как солдат ушёл, Хорошавин как хороший фокусник, под радостные и восхищённые возгласы извлёк из ящика четыре бутылки коньяка «Кавказ», две палки колбасы сервилат, копчёности и много другой вкуснятины. Доставая всё это, Юрка объяснил: – Мы тут немного в Грозном повоевали, поэтому у нас есть трофеи. Так что, Борис Геннадьевич, принимай на стол. – После такого объяснения вечеринка пошла гораздо веселей. Когда мы утолили первый голод и выпили бутылку коньяка, начали расспрашивать Юрку о том, как они воевали. Но Хорошавин был СОБом, и войну как таковую он не видел. Стрелял с закрытых огневых позиций по духам, огневого контакта с ними у него ни разу не было. Но всё равно он по сравнению с нами был уже обстрелянным офицером. Особенно меня взволновал рассказ, как командиры батарей и командиры взводов управления ходили на корректировку. Я не представлял, как это ночью, особенно мне, а у меня очень долго адаптируются глаза к темноте, переться в тыл к боевикам, даже не зная точно, где они могут быть.
– Борис Геннадьевич, это здесь за хребтом ничего не видно, а там Грозный горит…, да над ним постоянно горят осветительные снаряды и мины, там светло – ничего страшного, – попробовал развеять мои страхи Хорошавин. Но я с ним не хотел соглашаться, и даже не мог предположить, что сам через четыре дня ночью по своей воле попрусь поджигать товарный состав на одной из железнодорожных станций, чтобы осветить поле перед собой.
– Слушай, Юра, как мой Колька Сыров пострадал? – Спросил подполковник Николаев, – мне рассказали, что когда 276 полк спускался с хребта к Грозному, то Сыров сидел на фаре, рядом с механиком-водителем и руководил им оттуда. Зенитная установка резко затормозила, когда колонна остановилась, Сыров не удержался и свалился под гусеницы. «Шилка» наехала и остановилась на нём. Правда это?
– Нет, Сергей Георгиевич, там всё по-другому было. Его взвод послали на усиление батальона Внутренних войск, в темноте они заблудились. Колька начал разворачивать установки обратно и механик-водитель в темноте не заметил своего командира и наехал на него. Раздавлена у него вся тазовая часть, все кости, мочевой пузырь и другие органы, но живой. Отправили его в «Бурденко», там должны вылечить, но инвалидом останется на всю жизнь.
– Юра, а Унженин как? Шпанагель рассказывает, что половину батареи накрыло.
– Да, тут тоже ерунда получилась. Его батарея заняла огневые позиции в каком-то парке. Женя Унженин в это время приехал на позиции с передка, а тут ещё старшина обед привёз, ну батарея собралась около машины, а духи накрыли их с миномётов. Двенадцать человек убило, сам
Унженин сильно контужен. – Хорошавин замолчал, а потом добавил, – вот такие дела. Полк только за одну новогоднюю ночь потерял семьдесят человек без вести пропавшими, а уж сколько убитых – я не знаю.
Мы выпили, помянули погибших, а когда заканчивали закусывать, за стенками палатки послышались возбуждённые крики и дивизион, который вёл огонь по Грозному, увеличил интенсивность огня. Мы выскочили на улицу. Не над городом, а уже над хребтом в воздухе горели три осветительных снаряда и в их желтом свете хорошо было видно, как в двух километрах от нас по дороге мчалась грузовая машина. Из её кузова велась сильная стрельба из стрелкового оружия по огневым позициям одного из артиллерийских подразделений. Я оглянулся на стреляющий дивизион, стволы орудий которого опустились и были почти параллельно земли и огонь теперь вёлся прямой наводкой. Несколько снарядов разорвались сзади машины, потом метров в двадцати впереди. Автомобиль резко вильнул на дороге, наверно, от близкого взрыва водитель на какое-то мгновение потерял управления, но машина выравнилась и помчалась дальше. Через мгновение ослепительная вспышка от прямого попадания снаряда в машину, на секунду осветила окрестности. Осветительные снаряды потухли и снова стало темно, лишь на месте взрыва догорали ещё какое-то время остатки машины.
Утром от разведчиков, которые ходили ночью к подбитой машине, узнали, что там было двенадцать боевиков.
Я закончил ремонт техники и теперь был готов приступить к боевому слаживанию, но наше пребывание под Толстым Юртом подошло к концу. Наступил последний день. Завтра, каждый в своей колонне, выходим из лагеря под Грозный. Я уже знал, что буду своей батареей прикрывать на марше роту материального обеспечения. А сегодня улетали офицеры дивизии и округа, которые оказывали нам помощь. За ними прилетел вертолёт и сел рядом с моей батареей. Все, в том числе и я, сейчас сидели и срочно строчили домой письма, чтобы отправить их с улетающими. Через час из кунга командира полка вышел командир дивизии, полковник Шпанагель, адъютант командира дивизии и другие офицеры, которым командир давал прощальный завтрак. Конечно, не обошлось без выпивки и все были слегка «под шафе», но адъютант командира дивизии был пьяным в «Гавнище». Он брёл к вертолёту по грязи, не соображая, что идёт в ней по колено. Не знаю, что ему виделось и кем он себя представлял, но он останавливал всех встречных солдат и заставлял их отдавать ему воинское приветствие. После этого грозил им пальчиком и обнимал. Целовал он их в засос, как Леонид Ильич Брежнев, и брёл дальше. На вертолётной площадке он перецеловал вертолётчиков и наверно, если это можно было, он бы поцеловал и вертолёт. Наконец все сели, закрутились винты. Вертолет поднатужился и приподнялся над землёй. На мгновение завис и пошёл с набором в сторону Моздока. Да…, последняя ниточка связывающая нас с дивизией оборвалась. Закончился и период боевого слаживания – завтра в бой. И как для нас всех сложится судьба – крыто мраком и неизвестностью.