— Стой, достаточно во-вторых… Он прав, начнем с райкома.
Сережка недовольно щурится на солнечный свет.
— Не знаю, по-моему, это пустой номер.
— Что ты предлагаешь?
Сережка пожимает плечами:
— Надо подумать.
— Очень интересно. Целая программа конкретных действий…
— Все шутишь. А я, между прочим, серьезно.
— И я серьезно. У тебя есть возможность сказать что-то определенное. А ты все жуешь, жуешь и никак проглотить не можешь.
— Это он просто выплюнуть боится.
— Чего вы окрысились. Вам надо, чтобы я со всеми соглашался?
— Нам вообще ничего не надо. Ставить под сомнение старое еще не значит создавать новое.
— Каждому свое. Я против непродуманных шагов.
— Я тоже против, однако сделать первый шаг, пусть даже неточный, — значит начать действовать. А сейчас это главное.
— Может быть.
— Тогда какой разговор, пошли?
Саша прав, если уж делать первый шаг, то делать его там, где есть наибольшая вероятность не начинать все сначала.
Всегда рассчитываешь на понимание. Иначе нельзя. Что-то же должно стимулировать желание действовать.
Активист, я так думаю, значит, единомышленник.
Нас можно упрекнуть в терминологии. Сашка не просто сказал: во-первых, во-вторых, он обозначил слишком значительное — надежду на понимание.
В райкоме комсомола пахло клеем и непросохшей мастикой. Стол секретаря завален бумагами, сбоку стопка книг… Та, что массивнее других, лежит сверху. «Философский словарь», — читаю я про себя.
— Устраивайтесь, — бросает Бутырин на ходу и кивает на стулья, расставленные вдоль стены. Мы садимся.
Во время беседы с посетителями Петя Бутырин, второй секретарь, как правило, что-то помечал в дряблом блокноте, чем чрезвычайно располагал к себе присутствующих. Впоследствии Петя так же регулярно записи терял, но это уже, на его взгляд, принципиального значения не имело.
Когда мы кончили, Бутырин взъерошил волосы, перелистал свои записи и машинально потрогал философский словарь.
— Н-да… Нехорошо получается… Нехорошо. Года не работаем, а уже третий прокол с членами райкома.
— Такое может случиться со всяким, — заметили мы.
— Может, — вздохнул Бутырин, — но не случается. Ему, я полагаю, года три дадут?
— Вы правильно полагаете, — ответили мы и стали собирать бумаги.
— Досадно, — раздумчиво заметил Бутырин. — Придется исключать из комсомола.
— Это же абсурд!
— Почему абсурд — политика, — поправил Бутырин.
— Значит, это вредная политика, — сказали мы.
— Ну, вредная или полезная, нам, знаете ли, виднее… Ясно?
— Нет, не ясно! Он перед комсомолом чист. Он не совершал нарушений устава.
— В прямом смысле да, а в переносном — нет. Обычное соотношение общего и частного. Диалектика…
— Климов — член комитета…
— Знаю. Тем хуже. Комсомол лишь часть общества… Расположенная, кстати, внутри, а не вне его… Климов нарушил законы общества, то есть целого, тем самым он вступил в противоречие с его частью, которой свойственны закономерности целого. Как видите, не так сложно.
— Вы намерены исключить его из комсомола, а не из общества…
— Само собой. Общество его уже исключило. Он за его пределами, иначе — в тюрьме.
— Вы излишне торопливы. — Димкины скулы зловеще белеют. — Суд еще не состоялся.
— Ну, это уже формальности. Мы взрослые люди. Каждому ясно, чем он кончится.
— Неправда. Общество не собирается исключать Климова. Оно лишь намерено наказать его — и наказать временно. Суд не может не учесть, что перед ним не закоренелый преступник, а человек, совершивший серьезный, но единичный проступок.
Бутырин раздраженно дернул плечами.
— Следуя вашему призыву, не будем спешить с выводами. Надеюсь, суд в состоянии взвесить все «за» и «против». И вообще это бесполезный разговор. Мы впустую тратим время. Устав ВЛКСМ вырабатывал не я. Моя обязанность его выполнять. Не понимаю, почему это вызывает у вас раздражение.
— Потому что каждый подобный шаг убивает в человеке веру в то самое общество, идеалами которого он живет.
— Послушайте, ребята, вы напрасно тратите свой пафос здесь. Разумнее не совершать преступления, чем обвинять комсомол в отсутствии гуманности.
— Климов не совершал преступления. Вы же знаете его…
— Знаю, но факт остается фактом. Человеческая душа — потемки. Ваше упорство делает вам честь, но ни в чем никого не убеждает. Впрочем, и вас тоже.