— Нет.
— Встречались ли с Петровским?
— Нет.
— Встречались ли с Горицем?
— Нет.
— Знаете ли вы Гринберга?
— Нет.
— Знаете ли вы Соломина?
— Нет.
— Предлагал ли вам деньги Данов?
— Нет.
— Петровский?
— Нет.
— Гориц?
— Нет.
— Не хотите ли вы видеть однодельцев?
— Нет.
Задавая вопросы, Азимов незаметно для Золотова-Аганова вытащил из-под стола железную банку с деньгами и облигациями, найденную у него во время второго обыска, и, прикрытую газетой, поставил на стол.
Золотов-Аганов обратил внимание на газету немного позже. Он понял, что под ней находится какой-то изобличающий его предмет.
— Я не ослышался: вы не хотите видеть своих однодельцев?
— Нет.
— Значит, они у вас есть?
— Нет.
— Вы противоречите сами себе.
— Нет.
— Сколько денег обещал вам Соломин?
— Я не знаю, о ком вы говорите.
— Знаете.
— Не знаю.
— Вы знаете Данова и Петровского!
— Не знаю.
— Вы знаете Горица!
— Не знаю.
— Эти люди вручали вам деньги.
— Не знаю.
— Знаете... Данов вручил вам пять тысяч, Петровский — тоже пять тысяч. Гориц оказался щедрее — он дал вам тридцать тысяч... Ну?
— Не знаю.
— Соломин принес вам шесть тысяч. Правда, его деньги вам не удалось реализовать. Это, очевидно, до сих пор тревожит вас? Шесть тысяч все-таки на улице не валяются.
Золотов-Аганов снова сорвался:
— Чего вы от меня хотите? Я ничего не знаю и не хочу знать! Я живу, как все: никого не граблю и не убиваю! Вы делали у меня обыск? Делали? Что нашли? Ши-иш!
Азимов ждал этой минуты, ждал терпеливо, сдерживая себя, стараясь вести допрос так, чтобы Золотов-Аганов сам заговорил об обыске. Это была та минута, которая поворачивала допрос на сто восемьдесят градусов.
— Правильно, во время первого обыска мы ничего не нашли, зато во время второго — натолкнулись вот на это. — Азимов снял газету с банки. — Узнаете?
— Нет!.. А-а-а-а-а! — Кажущиеся сонными глаза Золотова-Аганова мгновенно расширились. — Нашли? Нашли! Думаешь, теперь сдамся? Не сдамся! Нет! Это мои деньги! Мои! Нажил! Сам! Вот этими руками! Понимаешь, сам!!! Сам! Са-ам! Са-а-а-ам!
Азимов положил ладонь на банку:
— Сколько вы получаете в месяц?
— Это не ваше дело. Я копил, слышите? Недосыпал. Недоедал. Соседи подтвердят. Жена подтвердит. На одном хлебе сидел. — Золотов-Аганов схватил ворот рубахи, рванул со всей силы, на пол, как горох, посыпались пуговицы. — Душно! Воды! Во-оды!
— Пожалуйста... Соседи уже подтвердили. Жена — тоже, — сказал Азимов. — Хотите знать, что они думают о вас?
— Не надо. Дайте бумагу и ручку.
— Прошу.
— Уберите. Не могу писать. Пишите сами. Пишите, пишите. Пока не передумал. Очевидно, я что-то упустил. Очевидно. Не знаю.
— Вы не знаете, что упустили?
— Пишите.
— Вы упустили, Аганов, то, что мы называем жизнью. Не улыбайтесь. Решив пожить за счет других, вы поставили себя вне общества, если хотите — даже вне времени. Вам казалось, что вы правильно поступаете. Один вы, понимаете? Всё — мимо. Мимо ваши родные — отец, мать, ваши дети. Финал, как говорится, не блестящ — решетка.
— Пишите.
33
Розыков после работы прилег отдохнуть. Взглянув на жену, приоткрывшую дверь спальни, улыбнулся, хотя на душе было неспокойно — сегодня на одной из центральных улиц города был ограблен магазин. Прибывшие на место преступления оперативники пока, к сожалению, не напали на след.
— У тебя неприятности?
— Что ты, Гульчехра, что ты, дорогая, — снова улыбнулся Розыков. — У меня всё в порядке.
Гульчехра оглянулась, прикрыла дверь, приложила палец к губам.
— К тебе пришла одна... девушка. Ты выслушай ее внимательно. Для нее это необходимо. Понимаешь?
— Нет.
— Прошу тебя, прежде чем отказать, взвесь основательно всё. Ты не погрешишь, если в чем-то переступишь черту закона... Иди.
— Что случилось?
— Иди-иди. Узнаешь... Причешись, пожалуйста. Посмотри на кого ты похож.
Розыков, надев китель, вышел в гостиную.
Девушка сидела в кресле, у газетного столика. Она сразу встала, смущенно посмотрела на Розыкова, по-видимому, машинально провела ладонью по густым черным волосам, падающим на покатые плечи. Ей было не больше шестнадцати лет. По виду, во всяком случае, не больше.
— Якуб Розыкович.
— Халима.
— Прошу вас, садитесь.
— Благодарю.
Она села в кресло, как-то неестественно повела плечом, будто неожиданно почувствовала боль. Розыков сделал вид, что не заметил этого — сел в кресло, стоявшее напротив.