Энни забыла о чае: ее переполняла ярость. Всю жизнь она считала ревность чувством, недостойным цивилизованного человека, а теперь сама испытала на себе ее жестокую власть. Но гнев ее был обращен не на соперницу, а на Вана. За то, что заставил ее приехать, за то, что послужил причиной ее разрыва с Джоном, а сам как ни в чем не бывало развлекается с подружкой, за то... да хотя бы за то, черт возьми, что он по-прежнему так потрясающе красив!
Наконец незнакомка взглянула на часы и с явной неохотой встала. Ван, поднявшись, поцеловал ей руку на прощание и проводил ее взглядом. Затем сел, чтобы допить вино с содовой.
«Что, если подсесть к нему?» — думала Энни. Но нет, сейчас она еще не готова с ним разговаривать. Она уплатила по счету и вышла. Ван так ее и не заметил.
Лицом к лицу они встретились час спустя, в той же самой беседке, где когда-то увидели друг друга впервые. Но на этот раз Энни не разговаривала сама с собой, и Ван не застал ее врасплох. Она услышала его шаги, когда любовалась морем, и вовремя обернулась, прислонившись к балюстраде. Темные очки скрывали выражение ее лица.
— Добро пожаловать в Оренго! Как поживаешь, Энни? — для постороннего взгляда и приветственные слова, и протянутая рука Вана выглядели вполне по-дружески. Но он не улыбался, и синие глаза его были холодны, словно осколки льда.
— Добрый день, — вежливо и бесстрастно отозвалась Энни, неохотно протягивая руку в ответ. Ей не хотелось прикасаться к Вану — пусть даже из простой вежливости.
Много лет назад, когда у них как-то зашел разговор о рукопожатиях, Ван признался, что терпеть не может пожимать руки женщинам. «Вечно боюсь слишком сильно сжать и сделать ей больно», — заметил он. На этот раз Ван осторожным не был: он сдавил ей руку так, что Энни едва не скривилась от боли. И по странной ассоциации это жестокое рукопожатие напомнило ей об иных временах, когда прикосновения Вана были куда нежнее...
В те времена его сильные пальцы ласкали самые интимные уголки ее тела с такой нежностью, что Энни и в голову не приходило бояться боли. Долгими одинокими ночами сердце ее разрывали воспоминания об этих ласках, а тело стонало от неудовлетворенного желания...
Запретные воспоминания уже готовы были ворваться в мозг, но Энни захлопнула перед ними дверь.
— Если уж ты вызвал меня из Лондона, — заговорила она холодно-официальным тоном, — мог бы дать себе труд быть на месте и встретить меня.
— Все претензии к твоему начальству. Чарлин — настоящий гений точности и аккуратности. Она работает у меня три года и за это время ни разу ничего не перепутала.
— Мне сказали, будто ты хочешь дать интервью именно мне. Это тоже недоразумение?
— Нет. В разговоре с редактором я специально подчеркнул, что ни с кем, кроме тебя, разговаривать не буду.
— Но почему?
— Хотел узнать, что произошло с тобой за эти годы. — Небрежным движением он снял с нее очки. — Здесь не так уж светло, и к солнцу ты стоишь спиной. А я люблю смотреть собеседнику в глаза.
Из уст ее уже рвался резкий ответ, но Энни прикусила язык. Ему не разозлить ее! Что бы он ни вытворял, она останется холодной и невозмутимой.
— А ты? — спросил он. — Неужели тебе не интересно, что сталось со мной?
— Не особенно. Я сейчас слишком занята, чтобы тратить время на воспоминания.
— Мне-то казалось, любопытство у журналистов в крови. Раньше твоя любознательность не знала границ.
— Правильно, но лишь когда это касается работы. — Она решила перехватить инициативу. — Сегодня утром я ездила в Ниццу. И там, в кафе на улице, видела тебя. Что это за женщина была с тобой?
— Ее зовут Кэндейс. Американка, вдова богатого француза. После смерти мужа осталась в Ницце — здесь ей нравится больше, чем на родине.
— Вот как? А мне, когда я думаю о Ницце, всегда вспоминаются слова Тобайаса Смоллетта.
— Что же он сказал? — поинтересовался Ван, вертя в руках ее очки и глядя на нее с каким-то странным выражением.
— «В этом месте у меня не осталось ничего, кроме горьких воспоминаний».
— То же самое ты скажешь и об Оренго?
Этот вопрос, словно отмычка опытного взломщика, распахнул настежь двери, которые она так долго старалась держать закрытыми.
— Того Оренго, который я знала и любила, больше нет, — холодно ответила она. — Ты превратил его в какой-то музей. Я его не узнаю. А эта Кэндейс — твоя любовница?
К ее удивлению, он рассмеялся. На какой-то миг перед ней предстал прежний Ван — тот, которого она знала до разлуки.
— Это профессиональное или персональное любопытство? — поинтересовался он.
— Чисто профессиональное.
— Свою личную жизнь я с журналистами не обсуждаю. Можешь задавать вопросы о моей работе, доме и саде — остальные темы под запретом. Своей старой знакомой Энни Ховард я бы ответил, а так — извини. — И он бросил на нее насмешливый взгляд.
— Без таких вопросов не получится интервью!
— Напиши о том, что знаешь, — пожав плечами, ответил он. — Расскажи читателям о нашем романе. Попробуй для разнообразия раздеться перед публикой сама. Напиши, что была моей любовницей, — читатели придут в восторг!
Энни сверкнула глазами.
— Я никогда не была твоей любовницей! Я не жила у тебя на содержании — мы делили все расходы, как равные партнеры!
— И со многими мужчинами с тех пор ты вступала в такие... равные отношения?
Энни судорожно втянула воздух.
— Не твое дело.
— Сама ты не хочешь откровенничать со старым другом, но удивляешься, что я не желаю выворачивать душу перед миллионами людей? Хорошо, давай заключим сделку. Будь откровенна со мной, а я буду откровенен с тобой. Ответ за ответ. Идет?
Стоило ему заговорить об их прошлой дружбе, как острая боль пронзила Энни. Мучительные воспоминания, вырвавшись из глубин памяти, заметались в душе, словно осенние листья, гонимые ветром.
— У меня не было времени на романы, — с неохотой заговорила она. — Правда, был один человек...
— С серьезными намерениями?
— Да... но из этого ничего не вышло. Все кончено.
— По той же причине, что и в прошлый раз? Он хотел, чтобы ты бросила работу?
— Ты сказал «ответ за ответ». Допрашиваешь меня, а сам ничего не рассказываешь!
— Хорошо, что ты хочешь узнать?
— Много ли женщин здесь бывало? — Задав этот вопрос, Энни внутренне сжалась, не желая ничего слышать о своих «наследницах».
— Ни одной серьезной, — холодно ответил он. — Так, легкие интрижки. Лазурный берег полон женщин, которые надоели мужьям. Правду сказать, многие из них и впрямь надоедливы, но свою задачу выполняют, и ладно.
Неужели Ван говорит правду? Он сходится с женщинами лишь для того, чтобы удовлетворить физическое влечение? Эта мысль была Энни отвратительна, но все же приятно узнать, что серьезных романов у него не было.
— Какая гадость! — скривилась она. — Не проще ли пойти в бордель, если уж ты не можешь жить без секса?
— А ты, насколько я понимаю, до сих пор чиста и невинна? — Взгляд его напомнил Энни о тех временах, когда он встречал ее на пороге и уже в прихожей они в порыве безумной страсти начинали срывать друг с друга одежду.
— Я никогда не занималась сексом, просто чтобы удовлетворить свою похоть, — отрезала она, глядя на него с гневом и отвращением. Интересно, что бы он сказал, узнав, что все эти пять лет она прожила монахиней? Наверно, не поверил бы. Верность в наши дни вышла из моды — особенно среди светских людей, к каковым, без сомнения, принадлежат журналисты.
— Ты, Энни, никогда не умела лгать. — Он окинул ее откровенным взглядом, и Энни почувствовала, что краснеет.
— Какого черта... — яростно начала она.
Ван слегка улыбнулся — казалось, гнев Энни его забавлял, — однако глаза остались холодными, словно арктический лед.
— Хорошо, выражусь более вежливо, — с убийственным сарказмом ответил он. — Ты любила меня, помнишь? Любила страстно. Порой ты так хотела меня, что не могла дождаться конца рабочего дня и убегала раньше.