Удивительно — после стольких лет разлуки он все еще читал ее мысли!
— И не говори, что с таким же энтузиазмом ложилась в постель с этим твоим... кто там у тебя был. Все равно не поверю. — Он блеснул зубами в холодной усмешке. — Ты хочешь меня, Энни. Я не успел и прикоснуться, а ты уже была готова. Я могу овладеть тобою хоть сейчас. И ты это знаешь.
В душе у Энни бушевала буря, но голос оставался тихим и спокойным:
— Попробуй прикоснуться ко мне хоть пальцем — я закричу так, что сюда сбегутся все твои слуги.
Ледяной блеск в его глазах внезапно сменился синим пламенем. Энни хорошо знала это пламя — оно загоралось в его взгляде, когда они лежали в постели. В то время его нескрываемая страсть возбуждала в ней какое-то дикое, первобытное желание; теперь — пугала.
— Не закричишь, — мягко ответил он. — Ты растаешь в моих объятиях, как таяла всегда.
Он схватил ее за руку и рывком притянул к себе. На мгновение замер, давая ей возможность закричать. Глаза Энни сверкали гневом, но уста не проронили ни звука, и Ван довольно рассмеялся.
— Видишь? Ты презираешь меня за то, что я хитростью заманил тебя сюда, и все же не можешь сдержать тайного желания. Ты понимаешь, что отдашься мне, если я захочу. Не знаешь только, захочу ли я.
— Собираешься меня изнасиловать? — Голос ее дрожал от ярости и ужаса.
Но не от того отчаянного ужаса, который испытывает женщина при приближении насильника. Энни боялась не физической боли. Ее снедал совсем иной страх.
— Изнасилование, если не ошибаюсь, — это склонение женщины к близости против воли. — Вкрадчивый голос и прищуренный взгляд Вана вызвал в Энни такую реакцию, что ее лицо запылало. — А ты, едва мы пожали друг другу руки, потеряла всякую волю к сопротивлению. Думаешь, я этого не понял?
— Черт тебя побери, Ван! Отпусти! — Она пыталась вырваться, хоть и знала, что это бесполезно.
— Всему свое время, — почти ласково ответил он. — Сперва мы завершим эксперимент.
По-прежнему держа ее одной рукой, другой он поднял ее голову за подбородок. Поцелуй начался с неожиданной нежностью, но вскоре стал неистово страстным. Энни слабо, протестующе застонала, а затем угли, тлевшие в ее душе пять долгих лет, вспыхнули и занялись пламенем.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Когда поцелуй наконец завершился, Энни и Ван уставились друг на друга, словно злейшие враги. Вулканический взрыв эмоций так потряс обоих, что на несколько секунд они лишились дара речи.
Энни чувствовала: возбуждение Вана достигло такой степени, что он готов повалить ее на пол в беседке, нисколько не заботясь о том, что их услышат садовники, работающие неподалеку.
Он сказал, что может овладеть ею прямо сейчас, — и сказал правду.
И у Энни не было ни физических, ни, что гораздо важнее, моральных сил ему сопротивляться. Поцелуй лишил ее всех чувств, кроме единственного — желания вновь ощутить себя женщиной, самкой в объятиях властного самца. Решать будет он — это ясно. Разум ее протестовал против позорной капитуляции, но в данный момент его голос заглушали чувства, а они были подвластны лишь Вану.
Он очнулся первым. Отпустил ее и, отступив на шаг, произнес хрипло:
— Результат я знал заранее. Как и ты. Но тебе по-прежнему неизвестно, будешь ли спать со мной сегодня ночью. — С насмешливой улыбкой он откинул со лба густую прядь черных волос. — Не трудись изображать праведный гнев. Не клянись, что скорее умрешь, чем ляжешь со мной в постель. Ты не сможешь отказать себе в столь сильном наслаждении, ты его не забыла. — Немного помолчав, он продолжал: — Может быть, хочешь сбежать? Не советую. Потеряешь не только гордость, но и работу. Нет, Энни, ты никуда не убежишь.
Энни уже готова была гневно наброситься на него, но в этот миг послышались шаги. Приближался мужчина в темном костюме и при галстуке, должно быть дворецкий.
— Прошу прощения, что беспокою вас, сэр, заговорил он по-английски с итальянским акцентом, — но вам звонят из Америки. Очень важный звонок. Просили кое-что передать, — он протянул хозяину исписанный листок из блокнота, — и перезвонить, как только сможете.
Ван взглянул на записку и кивнул.
— Прошу меня извинить, — обратился он к Энни, изображая вежливого хозяина, — продолжим нашу беседу позже.
Немного придя в себя, Энни окольным путем вернулась в дом и заперлась в спальне, чтобы Ван не застал ее врасплох, прежде чем она решит, что делать.
Она долго сидела на балконе, невидящими глазами глядя на знакомую линию побережья и понимая, что размышлять, в сущности, не о чем.
Много лет назад, будучи еще ребенком и ничего не зная о силах, управляющих человеческой жизнью, она удивлялась, почему дядя Барт не бросает пить. Ведь знает же, что это вредно! По работе Энни приходилось общаться и с алкоголиками, и с наркоманами. Не раз встречалась она и с заядлыми курильщиками, и с людьми, не способными заснуть без снотворных, и с толстяками, которые, несмотря на страстное желание похудеть, не могут даже на один день отказаться от булочек и пирожных.
Всем этим, по-видимому, различным явлениям есть одно название: пристрастие. Избавиться от пристрастия трудно, иной раз почти невозможно.
Но до сих пор Энни не понимала, что испытывает то же самое. Ее гложет болезненное влечение к Вану. С одним лишь отличием. Можно бросить пить или курить, можно отказаться от пирожных и снотворных. Даже от наркомании можно — хотя и очень нелегко — вылечиться самостоятельно. Самая жестокая «ломка» рано или поздно кончается. Надо просто перетерпеть. А у нее «ломка» продолжается уже пять лет, и конца не видно.
Поцелуй в беседке произвел на Энни то же действие, что ломтик шоколада на голодающего или одна затяжка — на бывшего курильщика. В душе и теле ее мгновенно проснулось жгучее желание. Энни не знала, действительно ли он собирается затащить ее в постель. Знала одно: если это правда, она не сможет ему отказать. Она всегда принадлежала Вану. И будет принадлежать ему вечно.
Ей не верилось, что Ван до сих пор к ней неравнодушен. Но если он из жажды мести или из желания ее наказать захочет провести с ней ночь всего одну ночь, — она не сможет сказать «нет». А если и скажет, то не сдержит слова. Разумеется, она не собирается сдаваться без боя. Но капитуляция неизбежна — это так же ясно, как то, что солнце встает на востоке и заходит на западе.
Пять лет назад Энни отказалась подчиниться Вану и гордилась своей победой. Но победа оказалась пирровой. Она получила независимость ценой счастья. В глазах сторонних зрителей она, без сомнения, в выигрыше. Карьера ее весьма успешна, и, если так пойдет и дальше, через несколько лет она станет примером для честолюбивых молодых журналисток. Но ни слава, ни известность не согреют ее долгими одинокими ночами.
Она могла бы разделить жизнь с любимым, но отказалась от этого счастья. Навсегда. Беднягу Джона она не любит и не полюбит никогда. Ван хочет затащить ее в постель, но едва ли когда-нибудь вновь впустит в свое сердце. Однажды она уже отвергла его дар. А Ван не из тех, кто предлагает дважды.
Несколько часов спустя Энни вышла на террасу, где накрывали на стол. Дворецкий спросил, не хочет ли она чего-нибудь выпить, и Энни попросила минеральной воды со льдом. Ей хотелось сохранить ясную голову.
— Что это у тебя? Джин с тоником? — На веранду вышел Ван — еще более ослепительный, чем тогда, когда она в первый раз увидела его в смокинге. В нем всегда чувствовалась спокойная властность и уверенность в себе, но сейчас это было особенно заметно.
— Вода, — ответила она. — В отличие от многих моих коллег я не налегаю на спиртное.
— Вижу. На женщинах злоупотребление алкоголем отражается раньше и сильнее, чем на мужчинах. Если бы ты много пила, я бы сразу это заметил.
Оценивающим взглядом он прошелся по ее блузке с замысловатым вырезом и длинной черной юбке с разрезом.
— Ты всегда прекрасно одевалась. Хоть это в тебе не изменилось.